— Тише! — сказал Заккариас. — Ты забываешь, Зоя, что мы находимся не в Бланкервальском дворце, а в квартале прокаженных в Венеции, где не следует ни льстить мне, ни падать передо мной, — все это может выдать меня. Я оставляю за собою только право спросить дочь моего министра: приказ ли отца привел ее в Венецию или что-либо другое?

Зоя покраснела и опустила глаза, встретив сверкающий взгляд мнимого Заккариаса.

— Ваш жених, храбрый Кризанхир, чрезвычайно удивлен вашим путешествием, — продолжал Комнин, — даже и меня удивило оно. И я уже не раз задавал себе вопрос, с каких пор дочери византийских вельмож, привыкшие к уединению в своих покоях, начали рыскать по горам и морям, как странствующие принцессы, следующие за своими прекрасными рыцарями?

Зоя подняла голову.

— Я отказалась от брака, который мне предлагали, — произнесла она спокойно. — И, опасаясь, что у меня не хватит сил противиться настойчивым просьбам отца, оставила его дом… и бежала из Константинополя. Я хочу сохранить свою свободу, — добавила она со странной энергией.

— Ну, вас нельзя, однако, назвать образцом дочерней покорности, — заметил с улыбкой Заккариас. — Но все же мы поручим нашему верному начальнику варягов возвратить вас в Константинополь.

— Никогда! — возразила с жаром гречанка. — Я лучше соглашусь умереть, чем оставить Венецию.

Заккариас казался пораженным таким смелым ответом.

— Вы правы, — сказал он. — Какое право имеет бедный греческий странник распоряжаться в стране венецианских дожей?

— Вы очень смелы, монсиньор. Но все-таки вам лучше бы было не подвергаться опасности попасть в плен, — продолжала Зоя, ожесточаясь все более и более. — Вы доставили столько тревог венецианскому сенату, что он, конечно, не задумается заковать вас в цепи и потребовать в качестве выкупа ваши лучшие провинции.

— Вы, должно быть, брали уроки политики у вашего отца… Сказать ли вам, что я оградил себя от подобной опасности некоторыми предосторожностями? К тому же я рассчитываю на верность моих спутников Аксиха и Кризанхира столько же, сколько и на вашу, Зоя. Но почему вы выбрали убежищем этот город, который поклялся мне в непримиримой ненависти? Мне было бы очень приятно, если б вы объяснили, с какой целью вы приехали именно сюда, а не в другое место?

Этот вопрос встревожил девушку донельзя, хотя голос Заккариаса был мягче, чем обыкновенно.

— Я сделала это, потому что Венеция не может быть подвергнута ни осаде, ни нападениям разбойников, опустошающих острова архипелага и берега Сицилии и Италии, — ответила гречанка. — Сарацины и пираты не осмелятся совершить насилие над женщинами, находящимися под защитой галер республики.

Заккариас рассмеялся.

— О, не эти соображения руководили вами, моя прекрасная Зоя, — произнес он ласково. — Откройте-ка мне свое сердце… Свое чистое, голубиное сердце!.. Ну сделайте же над собой маленькое усилие и будьте откровенны! Неужели вам как женщине слишком тяжело исполнить это требование?

— Я, право, не понимаю, монсиньор, что вам угодно знать… — начала было Зоя.

— Испуганное выражение ваших больших глаз не может обмануть такого опытного человека, как я, дитя мое, — перебил ее Заккариас. — Разве я не знаю, что только стрела насмешника-купидона подталкивает женщин выходить на широкую дорогу безрассудств. Признайтесь же, что и вас поразила эта стрела, Зоя. Примите к сведению, что это единственная причина, которая может послужить вам оправданием в том, что вы пошли наперекор воле отца, отказавшись выйти за нашего храброго Кризанхира.

Начальник варягов выпрямился и начал поглаживать свою бороду с видом самодовольства.

— Вы ошибаетесь, монсиньор, — ответила молодая девушка, вспыхнув до ушей. — Я жила в совершенном уединении у отца, почти не видела мужчин и думаю только о том, как бы удалиться в монастырь…

— Чтобы мечтать о любви, молясь Богу, — перебил Заккариас. — Нет, Зоя, вы не обманете меня этим самоотречением… Но почему вы не доверяете мне? Разве ваш отец не один из вернейших моих слуг?.. Раскройте же свою тайну старому другу!

Зоя чувствовала инстинктивно, что стоит на весьма скользкой почве. Она недоумевала, чем могло быть вызвано участие, выказываемое ей императором. А между тем комедия была сыграна так искусно, Заккариас выполнял свою роль так великолепно, что девушка начала невольно проникаться доверием к нему. К тому же она рассудила, что ей нечего бояться императора в Венеции, где тайная полиция сената бодрствовала днем и ночью.

— Вы так же добры, как и неустрашимы, монсиньор, когда дело не касается политики, — сказала она. — Да, вы не ошиблись, меня действительно привело сюда желание увидеть человека, которого я люблю!

— И, вероятно, венецианца? — проговорил Заккариас, кусая губы. — А принадлежит ли он к числу тех, на которых мы можем оказать влияние ради твоей пользы, дитя мое? При первой моей просьбе Кризанхир, конечно, откажется от брака, который так страшит тебя, и если в моих силах помочь тебе, то ты будешь счастлива.

Молодая девушка, смущенная и взволнованная, безмолвно опустилась на колени и почтительно поцеловала его руку.

— Да увенчаются успехом все ваши начинания, цезарь! Да хранит вас Бог от всех опасностей! — воскликнула она. — Но могу ли я быть с вами до конца откровенной? Я знаю, что ваш гнев ужасен и боюсь вызвать его.

— Чего тебе бояться, бедное дитя? Твоя лучезарная красота обезоружит даже самого дикого гунна или скифа моей стражи… Говори смелее.

— Так вы простите мне, если я признаюсь вам, что люблю одного из ваших врагов, синьора Валериано Сиани? — произнесла она нерешительным голосом.

Заккариас засмеялся.

— Не может быть, чтобы ты любила Сиани, — сказал он. — Ты просто потешаешься над нами. Нет сомнения, что он очень храбр и прекрасен. Но ты любишь не его, иначе ты бы не допустила, чтобы твой возлюбленный попал в мою западню. Разве ты не похожа на тех женщин, которые жертвуют своими родными и даже отечеством, чтобы спасти друга сердца?

— Вы ошибаетесь, — возразила Зоя, — я предупредила Сиани об опасности, которая угрожала ему, и он вышел бы целым и невредимым из Бланкервальского дворца, если б не измена далмата Азана.

Девушка остановилась в страшном испуге. Глаза Заккариаса, пристально устремленные на нее, засверкали недобрым огнем.

— Таким образом, ты изменила цезарю по своей простоте сердечной? — заметил он кротко, сдерживаясь до поры до времени.

— Вы сами изменили себе, — ответила она, — так как освободили в порыве милосердия Валериано Сиани, — ответила Зоя необдуманно.

Заккариас встал и сразу преобразился, подобно тем богам, которые сбрасывали с себя смертную оболочку. Лицо его приняло необыкновенно грозное выражение, и жилы на лбу напряглись невероятно под влиянием неприятного воспоминания, растревоженного этой девушкой.

— Ты напрасно напомнила мне ту ночь, в которую я имел глупость поддаться малодушию, — проговорил он резко. — Мой пленник, мой враг осмелился проникнуть в мою спальню — в спальню всемогущего императора, между тем как стража и телохранители были погружены в наркотический сон. Ты не знаешь, возможно, что этот смельчак действовал по указанию твоего отца?