– Когда-то столица Нестора Махно…

– Вышел уставший военком и спрашивает: «Кто такие? Чего хотите?» А у меня вырвалось: «Хочу в армию!» – «Год рождения?» – «1923-й» – «Есть ещё 1923-й?» Вызвалось еще несколько ребят, которые, как и я, были 1924 года, но сказали 1923-й. Военком переписал фамилии и объявил: «С сегодняшнего дня вы в армии! Сейчас вас покормят, а завтра утром первое задание – грузить зерно». И хотя на погрузке руки у нас были стерты до крови, мы были рады несказанно – ведь сбылась наша мечта, мы в армии (позднее, после принятия присяги, я написал рапорт, что приписал себе год). 21 августа нас построили в колонну призывников и отправили пешком в направлении Ростова. На каком-то полустанке погрузили в теплушки и повезли, но не на запад в сторону фронта, а на юг, через Баку в Грузию. И прибыли мы на станцию Вазиани в 25 км от Тбилиси. Там находился 8-й отдельный батальон химзащиты Закавказского военного округа. Началась подготовка. А в середине ноября нас подняли по тревоге и перебросили в Баку, где формировалась 143-я отдельная стрелковая бригада. Выдали новое теплое обмундирование, неплохо вооружили – самозарядными винтовками Токарева (СВТ). В середине декабря нас снова погрузили в теплушки, и мы поехали теперь уже в сторону фронта. Выгрузили в Тамани в степи – кругом снег, и мы пешком шли до косы Чушка. В первых числах января ночью по льду замерзшего Керченского пролива мы пешком перешли в Керчь.

– То есть не по воде, а по льду?

– За несколько дней до этого первые десанты высаживались прямо в ледяное море и по грудь в воде шли к берегу, что вызывало сильные переохлаждения. А потом вдруг ударил мороз, и мы уже шли по льду, который подозрительно потрескивал. Но страха не было – ведь мы наконец на фронте, куда я так стремился! Отдохнули и ускоренным маршем шли почти до самой Феодосии, до линии фронта. Остановились на узеньком Парпачском перешейке, между Азовским и Чёрным морями. И вот здесь до 10 апреля мы то наступали, то оборонялись.

– А чем Вам запомнился свой первый бой?

– Мы первыми пошли в атаку, но были вынуждены под шквальным огнем залечь. Потом ползли назад в окопы – помогая раненым.

– А немцев Вы видели в том бою?

– Да, очень близко. В другой раз, когда они прорвались, я попал под немецкий танк – бросил гранату, но не противотанковую, а РГД. Попал хорошо – но она ему что слону дробина. Я в окоп, а танк в мою сторону. Пару раз крутанулся – видимо решил, что всё – и двинулся дальше. А тут наши немцев потеснили, откопали меня…

– Вы испытывали страх в тот момент?

– Страшно было. И потом дрожь какая-то долго не отходила. Но на следующий день уже был снова в строю. Вот так и шло – немцы на своих позициях, а мы на своих. И только 8, 9 и 10 апреля у нас было серьезное наступление. Особенно 10-го мы хорошо продвинулись – и тут меня ранило. До этого мне везло, хотя у нас потери были значительные. Вначале в нашей роте были главным образом русские, украинцы и белорусы. Они держались дольше. Первое пополнение были азербайджанцы. Слабо подготовленные, плохо знали русский язык, и главное – они боялись стрелять. А под пули попадали частенько.

– А Вам удалось поразить противника?

– Удалось, и не раз. Это же продолжалось почти три месяца. И в ближнем бою удавалось, и из окопа, если это было метров 50–60. Стрелял я неплохо – было видно, как противник падал. Так что дармоедом я не был – попадал, и не раз. Десятка полтора уложил, если считать только тех, кого видел наверняка. 10 апреля я был тяжело ранен в ногу и вывезен в Керчь. Но выход из Керчи был заминирован, нас перевезли в Камыш-Бурун. Там мы двое суток лежали под открытым небом в какой-то школе без крыши. Оттуда нас забрал сухогруз «Восток» и повез в Новороссийск. Мы лежали на палубе, а на нас пикировал немец и поливал огнем. Так что боязно было. Затем из Новороссийска перевезли в Сочи, там я встал на костыли, а из Сочи в Кисловодск, где меня полностью вылечили, сказали «годен к строевой» – и дали направление в Новороссийск, на формирование. В Новороссийске на второй или третий день построение – и, как говорили, идут «покупатели». Первым шел подполковник в пограничной форме. Посмотрел мне в глаза и скомандовал: «Выходите из строя, следуйте за мной!» И хотя я хотел на передовую, в спокойном ровном голосе пограничника мне послышался такой дар убеждения и умение влиять на других, что я невольно пошел за ним. Так я попал в пограничные войска.

– А куда именно?

– В 95-й пограничный полк войск НКВД СССР. Мы охраняли тыл Отдельной Приморской армии. Не скажу, что это был курорт: каждую ночь нарушители, лазутчики или диверсанты. Были и группы диверсантов. И, к сожалению, дезертиры и бандиты. В ходе боестолкновений потери были и у нас. Вскоре немцы прорвались под Ростовом и оттеснили нас вместе с отступающими частями Красной Армии к предгорьям Кавказа. Немцы собственно и рвались на Кавказ – направление на Сталинград было вспомогательным. Так они нас к Главному хребту и притиснули, и осень и зиму 1942–1943 года я провел на этих горах. Мы по-прежнему охраняли тыл и следили, чтобы не просачивались группы немецких диверсантов. Сплошной линии фронта не было: где ущелье, где гора. Боеприпасы приходилось носить на себе, а одна мина 16 кг весит. Боестолкновения с немцами происходили примерно раз в неделю. Это были горные стрелки, хорошо подготовленные. Но мы выстояли, и уже в феврале 1943 года освободили предгорья, потом Кисловодск. Так мы и двигались за наступающими частями, охраняя их тыл. Потом вышли к морю, а затем нас отвели к станице Славянской. И вот здесь я заболел сыпным тифом.

– Где же Вы им заразились?

– Скорее всего, в немецком блиндаже. Три недели я пролежал в госпитале без сознания. Но поправился и снова вернулся на свою заставу. В это время наши уже высаживали десанты севернее и южнее Керчи. Мы стояли в плавнях, комарьё – и я свалился с малярией. Заболел основательно – так что снова очутился в госпитале. Здесь меня подлечили – хотя приступы продолжались еще долго. А весной 1944 года развернулось наступление на Крым. Мы шли с Отдельной Приморской армией, но задачи наши изменились – не только охранять тыл, но и выявлять среди местного, в частности, татарского населения пособников нацистов. А татары помогали им сильно – от правды не уйти. Так мы и дошли до Севастополя. И брали его целый месяц. Как только освободили Севастополь – нас в теплушки и через всю страну в Прибалтику, в район Каунаса, для борьбы с бандами. Там, в лесах, я провел лето и осень 1944 года – от хутора к хутору, все время по лесам. Пришлось всякого хлебнуть…

– Я добавлю, что так называемая Литовская освободительная армия (Lietuvos laisvлs armija) была сформирована в декабре 1941 года для борьбы с советскими партизанами, а с весны 1944 года действовала против Красной Армии, осуществляя диверсии и расправы над советскими активистами и нападая на военнослужащих. Летом 1944 года ее общая численность достигала 20 тысяч. Осенью 1944 года к ним присоединились бывшие полицейские из литовских охранных батальонов Schutzmannschaft и бывшие служащие-литовцы органов германской оккупационной власти. Все бандформирования данного направления получили название «лесных братьев» (miško broliai). Сами себя они называли «ястребами» (vanagai). Большинство бандитов носили форму литовской армии, сочетая ее с элементами формы вермахта, СС или гражданской одеждой. «Лесных братьев» активно поддерживало католическое духовенство Литвы. В ряде мест оно становилось непосредственным организатором сопротивления. На борьбу с «лесными братьями» и были переброшены полки из состава войск НКВД СССР. Уже к 1945 году крупные бандформирования были истреблены. 4 апреля 1945 года был арестован и в 1946 году расстрелян командующий Литовской освободительной армией Адольфас Айдимтас-Зибартас. В целом за 12 лет (1945–1956) литовские «лесные братья» убили 25 тыс. человек (в том числе 23 тыс. литовцев и 533 солдата и офицера войск НКВД СССР). Потери «лесных братьев» составили 20 101 убитыми и 30 596 пленными. Было выселено на Урал, в Сибирь и районы Крайнего Севера 148 тыс. членов семей «лесных братьев» и их пособников.