– Картина называется «Семья», а они все умирают. Шишкин лучше, – сказал я.

Энен сделала сожалеющую гримаску:

– Это потому, что вы, Петр Ильич, еще ребенок. …А давайте играть, что мы на выставке?.. Давайте расставляйте по полу кастрюли, как будто это картины в галерее… Главное, никогда не говорить «мне понравилось», это звучит очень простодушно.

Энен прошлась по комнате, остановилась у кастрюли со Скотининым бульоном. Отошла на шаг, рассматривая кастрюлю, прищурилась и сказала:

– «Ка-ак мощно!..» Или так: «Ин-тере-есно…», произносить снисходительно, пресыщенным тоном… Но лучше не оценивать ясными словами, а использовать литературные реминисценции, чем нелепей фраза, тем загадочней. …А хочешь фразу на все?.. Вот, пожалуйста: «Что-то в этом джойсовское проглядывает», – так можно и о картине, и о книге сказать, обо всем. Каждый подумает «Почему?!», но никто не спросит. – У следующей кастрюли она склонила голову набок и задумчиво произнесла: – «Здесь совсем нет метафизики…» А можно так: «Слишком очевидны смыслы…», или так: «Слишком нарративно…», или так: «Немного неоправданная трансцендентность».

– Нар-ратив-но… транс-цен-дент-ность…

– Тон! Не слышу снисходительности!

– Сли-ишком наррати-ивно… Немного неопра-авданная трансценде-ентность, – нараспев повторила Алиса. – Это все?

Энен уселась на диван, взяла сушку, задумчиво похрустела, взяла еще сушку, затем еще одну. Алиса захлопнула блокнот и закричала:

– Всё! Всё, всё, всё!

Но это было не всё.

– Как всё? – удивилась Энен. – А теперь – живопись. Ох, я так нервничаю, не знаю, с чего начать… С иконописи? Но, может быть, иконопись вам скучно… А если начать с двадцатого века: арт-нуво, экспрессионизм, абстракционизм, фовизм, кубизм… Супрематизм, сюрреализм, фантастический реализм, поп-арт, – весь двадцатый век сокращенно, – словно в забытьи продолжала Энен и вдруг схватилась за сердце. – …Ох, что-то мне плохо, мне очень плохо… Это же живопись, я не знаю, как мы все успеем, я даже не знаю, с чего начать… А давай начнем с этимологии и семантики? В иконописи употребляется глагол «писать», так же как в греческом… Ох…

Она стонала, хваталась за сердце и наконец попросила меня сбегать в Аничкову аптеку за валокордином. Скотина увязался за мной. Аничкова аптека была закрыта, и когда мы, наперегонки пробежав по Невскому пару кварталов до следующей аптеки, вернулись с пузырьком валокордина, Энен не было.

– А где Энен?

– Энен увезли на «скорой».

Инфаркт? Инфаркт – она умирает – умрет – комок в горле – мы же не попрощались! Как будто она должна была сказать мне «до свидания, я умираю».

– Беги вниз, может, «скорая» еще там!

Я скатился по лестнице, выбежал на Фонтанку, – «скорой» нет! – помчался обратно к Алисе.

– «Скорая» уехала! Что делать?! Куда ее повезли? А ты не знаешь, от инфаркта обязательно умирают?..

Алиса взглянула на меня с жалостью, пожала плечами – ну что ты как ребенок, это инфаркт, все может быть, может, умрет, а может, выживет. И в комнату со словами: «а почему у нас входная дверь настежь?..» вошла Энен.

– У нее закончились сушки, и она пошла в Елисеевский, – пояснила Алиса.

– …Сушки купила, «Малютку»… Знаете, я решила: у нас все-таки не курс истории искусств, начнем с кватроченто.

Когда-то на даче я прыгнул в пруд, чтобы спасти тонущего кота: захлебнулся, едва выбрался… бежал домой, плача по утонувшему коту, добежал – а кот уже дома, сидит на крыльце, целый и невредимый. …Алису, конечно, хотелось убить: я прикидывал, как лучше убить Алису, задушить подушкой или подсыпать яд в чай, но решил – черт с ней, главное, что кот вернулся, сидит, рассказывает о кватроченто, целый и невредимый.

– Лучше всего о кватроченто сказал Муратов: «Там живут прекрасные птицы, драконы, восточные мудрецы, нимфы, античные герои и волшебные звери, и эта страна – просто страна сказки». Представьте, что через христианское искусство как бы просвечивает античность, представили?.. Муратов «Образы Италии», – читать обязательно!..

– Ага, сейчас… Культурный код, – напомнила Алиса, – культурный код давайте.

Энен погрустнела.

– Хорошо. Пиши пароли: «Из художников кватроченто я больше всех люблю Беллини, из позднего кватроченто – Боттичелли». Еще пароль: «Иногда забывают о его иллюстрациях к “Божественной комедии”, а ведь Боттичелли – прекрасный рисовальщик, не хуже Да Винчи».

Алиса сказала: «Бе-е, какие длинные пароли», и Энен дала короткие: рубенсовские формы, рембрандтовская светотень, порочные юноши Караваджо, скульптурные тела Микеланджело, лица Эль Греко, чудовища Босха (Босх – модно!), инфернальные образы Босха.

– «Инфернальный» означает «демонический», Босх – это прорыв в подсознание, – торопливо произнесла Энен, как будто ей дали сказать последнее слово. – Босха называют сюрреалистом XV века, это ирония, так как сюрреализм возник только в начале XX века: Дали, Магритт, Эрнст. Я покажу вам одновременно Босха и Дали, и вы поймете, как перекликаются парадоксальные сочетания форм и аллюзий!

Мы с Алисой кивали, как два болванчика, – как же, как же, интересно… Живопись оказалось – скучно и слишком много, мы только начали, а уже так много…

… – Ну ладно, эта чертова живопись – это ее чертова профессия, но откуда она все знает?! – возмущалась Алиса. – И опять она завела свое – античность, христианское искусство, повторять, как считалку: «Готика, барокко, рококо, классицизм, ампир»… Черт, черт, черт!.. Я думала, что всё отдельно, как на полках в магазине: вот живопись, вот музыка, вот философия, а оказывается, все вместе и всего так много. Плохо, что всего так много. Но хорошо, что она не умерла. Где бы я взяла культурный код на все сразу, если бы она умерла от инфаркта?.. Инфаркт – это ведь сразу смерть, тем более она уже старая.

Иногда Алиса казалась очень взрослой, а иногда ребенком, которому забыли рассказать, что такое хорошо, что такое плохо.

Алиса сказала Энен: «Ну, вы как ребенок прямо. Вы правда думаете, что я буду с вами смотреть картинки?»

Но было же понятно, что Алисе не победить Энен в открытом бою! Энен – твердый орешек. Она еще и хитрый твердый орешек. Мы смотрим картинки. Валяемся по диванам, передаем по кругу альбомы и кастрюлю с сушками, беседуем о живописи (сначала у нас был Ренессанс – долго).

Алиса Романовна теперь тоже ест сушки: Энен ради живописи согласилась на послабление сушками.

Энен придумала называть нас «любезный Петр Ильич, дорогая сердцу Алиса Романовна, уважаемый Алексей Романович», мы должны обращаться друг к другу так же и на «вы». Это смешно и почему-то придает нам уважения к себе.

Один раз мы сами рисовали: Энен попросила нас нарисовать стул. Энен сказала: «Любезный Петр Ильич изобразил стул таким, как мы его видим, – это реализм, а уважаемый Алексей Романович изобразил стул как Пикассо». У Скотининого стула были длинные ножки, короткая спинка, сиденье как облако.