— Разбирайте, ребята, — кивнул на них Каллахан (водитель уже срывал пломбы с крышек). — Вы, конечно, молодцы, кто бы спорил, но черт его знает, по-всякому повернуться может. Только верните потом, эти игрушки на мне висят, никакого жалованья не хватит.

Одинцов молча хлопнул Каллахана по плечу — худощавый пилот покачнулся, но устоял — и ловко подцепил за скобу лежащий сверху ручной плазмовик. Возле госпиталя начала собираться толпа, но подходящие люди благоразумно предпочитали держаться на другой стороне улицы: шутить разбирающие оружие и исчезающие в дверях мордовороты явно не собирались.

— Дамы и господа! Как уже сообщалось ранее, майор Мэри Александра Гамильтон ап Бельтайн была тяжело ранена во время ареста принципала Совета Бельтайна Джастина Монро и доставлена в Центральный госпиталь. Ее состояние в настоящее время неизвестно. Нам не удалось пообщаться ни с кем из персонала госпиталя, он взят под плотную охрану силами полиции и спустившимися в увольнение на планету членами команд русских крейсеров. Только что приземлился катер, на борту которого прибыл доктор Тищенко, лучший хирург Экспедиционного флота. Похоже, командующий эскадрой, контр-адмирал Никита Корсаков, не доверяет способности бельтайнцев защитить мисс Гамильтон и оказать ей необходимую помощь. И, как ни обидно это признавать, все говорит о том, что господин Корсаков прав. Мало того что на протяжении многих лет Бельтайн находился под управлением помойной крысы. Когда эту крысу загнали в угол, мы не сумели помешать ей укусить человека, который, по слухам, и подготовил крысоловку. С вами был Дейв Карнеги, смотрите Планетарные новости!

Через собравшихся на тротуаре людей решительно протолкалась встрепанная женщина с огромным букетом роз в руках. Помедлив немного, она, должно быть, собралась с духом, пересекла улицу и подошла к Одинцову, застывшему, словно статуя, у дверей в приемный покой. Его напарник, также уроженец Новоросса, являл собой почти точную копию сержанта, и почему бельтайнка выбрала именно Федора — так и осталось загадкой для последнего.

— Простите, сэр… — похоже, достигнув цели, женщина оробела и не знала, с чего начать.

— Мэм? — ободряюще кивнул Одинцов.

— Я миссис Финн, Тесса Финн, — уник женщины не шел ни в какое сравнение с уником девчонки из бара. Небольшой акцент присутствовал, но и только. — Майор Гамильтон… видите ли, мой сын Джимми был на «Сент-Патрике» и я… — она окончательно смешалась.

— Я понимаю вас, мэм. Цветы передадут мисс Гамильтон, как только она придет в себя.

Одинцов с максимально любезной улыбкой передал букет напарнику и, дождавшись, когда женщина отойдет, коротко скомандовал по-русски:

— В лабораторию!

Но это оказались самые обыкновенные розы.

Ираклий Давидович Цинцадзе всегда лично беседовал с теми, кто начинал службу в центральном офисе Службы безопасности Российской империи. И всем этим, уже изрядно трепанным жизнью офицерам он говорил одно и то же:

— Все подданные Империи служат ей, и все служат по-разному. Есть бобры — это те, кто создает богатство государства. И неважно, что выходит из-под их рук — новый корабль, мешок зерна или толковый математик. Есть хомяки, чиновный люд. Их задача набить защечные мешки, складировать добытое в общих закромах и снова набивать, кидаясь на каждый кусок. Бывает, конечно, что хомяк путает общие закрома со своими собственными. Такому не грех и оторвать мешки. Вместе с головой. Есть сороки. Это политики, которые только и делают, что трещат да увешиваются блестящими цацками. Толку от них немного, так, декорация. Спросите такого: «Что ты сделал?» — и он наговорит вам сорок бочек арестантов, а на поверку — ничего. Пшик. Хотя и декорация иногда бывает полезна. И есть псы. Псы государевы. Это армия. Это флот. Это полиция. Это вы. Ваше дело — защищать. Всех. Бобров, хомяков. Даже сорок.

* * *

Свистопляска, начавшаяся на Бельтайне после ареста Джастина Монро, Петра Савельева никоим образом не касалась. А вот вердикта доктора Тищенко он ожидал с нетерпением, от которого неприятно сосало под ложечкой. Последний сеанс связи с князем Цинцадзе завершился категорическим требованием его светлости немедленно сообщать обо всем, связанном с мисс Гамильтон. Поэтому Петр подпирал стену возле операционной, переминаясь с ноги на ногу и в сотый, наверное, раз пересчитывая находящиеся в поле его зрения плитки, которыми был выложен пол коридора. Результат каждый раз оказывался другим и от этого старпом нервничал еще больше. Наконец дверь распахнулась, и Тищенко, потирающий покрытые тонким слоем талька от перчаток руки, ободряюще кивнул Савельеву:

— Жива. Легкое, конечно, в клочья, но жива. Позвоночник не задет, пуля скользнула по лопатке уже на излете. Удачливая девушка, ничего не скажешь. Я сначала, признаюсь, испугался, когда увидел, уж очень скверно выглядело выходное отверстие, но обошлось.

— А… а какой прогноз, доктор?

— С ее скоростью регенерации? Понятия не имею. Организм совершенно уникальный, или, если угодно, уникально совершенный, — Тищенко всей горстью взялся за подбородок. — Ничего не могу вам сказать, Петр Иванович. Она восстановится. И, наверное, быстрее, чем многие. Но конкретные сроки… увольте, голубчик, я врач, а не гадалка.

Савельев благодарно кивнул и отправился искать выход. Пришло время связаться с князем Цинцадзе, благо теперь он мог сказать Ираклию Давидовичу что-то обнадеживающее. Но разговаривать с его светлостью старпом будет исключительно с борта русского катера.

Сообщение от Савельева Ираклий Давидович Цинцадзе получил в тот момент, когда совсем уже собрался выходить. Он назначил встречу своему давнему другу, графу Николаю Сазонову, а отставной адмирал славился своей пунктуальностью еще в те поры, когда они — еще совсем молодые, и сорока не было! — напропалую ухаживали за Оленькой Дроздовой. Ольга в итоге предпочла Николая, даже еще не графа тогда, и княжеский титул Ираклию не помог, и они чуть было не поссорились. Но князь сгреб уязвленное самолюбие в кулак, и был шафером на свадьбе, и увидел там Нину Чечелашвили, подружку невесты. И пропал, пропал, умер и воскрес. Полгода спустя уже Николай стоял за спиной Ираклия в церкви Святого Георгия, а еще через несколько месяцев гордый оказанным доверием князь принимал от купели маленького Сашу Сазонова. Именно Цинцадзе пришел в дом Сазоновых с известием о гибели крестника, именно он нашел тогда слова, заставившие заледеневшую в своем горе Ольгу заплакать. Как давно это было…

Князь все-таки опоздал. Уже когда он садился в лимузин, пришла пара давно ожидаемых известий из разных уголков Империи, и ему пришлось, ругаясь на чем свет стоит, спешно отдавать распоряжения помощникам. В результате, когда запыхавшийся Ираклий Давидович почти вбежал в отдельный кабинет ресторана «Арагви», славившегося умением шеф-повара готовить правильный шашлык, адмирал уже скучал за столом, на котором было тесно закускам.

— Опаздывать изволишь, князюшка! — поддел он старого друга, но Цинцадзе только вздохнул.