– Конечно, понимаю. Знаете, у меня просто лицо – простое и широкое. Это производит обманчивое впечатление. Просто от вас так стало сифонить перегаром, что знать вас, чтобы понять, стало совершенно необязательно. И все понимали, что вы пьяница и лжец. Сразу. Это вы и называете точкой невозврата.

Он ещё раз вздохнул.

– А я-то думал, чего тебя тут поставили: козе дрочить.

Тут я обиделся и замолчал. Но ему мои обиды были по боку. Он был настроен закончить… Нет, не свою историю. О ней легко можно было догадаться. То есть в неё можно было подставлять разные обстоятельства. Легко и быстро они приходили на ум: живые примеры сновали вокруг да около. Он был настроен закончить соло своей души.

– Ничего от меня не сифонило. Я вообще выглядел не как типичный алконавт. А просто я стал странным. Дёрганным и нервным. И этого было достаточно, чтобы животное под названием человек стало обходить меня стороной. Было только одно место на земле, где у меня ещё был шанс на пару минут стать прежним. Догадываешься?

– А я думал, вы здесь не учились. Шли так растерянно, будто впервые здесь оказались.

– Нет, я знаю здесь каждый закуток. Ну например… А то подумаешь, будто заливаю… За актовым залом есть маленькая каморка.

– Точно, есть. Там коробки из-под бумаг, – кивнул я.

– Там хранили музыкальные инструменты. Электрогитары. Я играл…

– На соло!

Он пару раз хлопнул в ладоши.

Наверху запели. Получилось, как будто переставили местами причину и следствие. Забавно. А я понял, почему дежурный препод отключил мобильник. Он выступал в первом отделении концерта. Мой собеседник тоже услышал его голос.

– Так и не смог объяснить человеку, как нужно петь.

Я вопросительно уставился на него.

– Не люблю быть совсем на виду, – признался он. – И петь приходилось, что нравится широкой публике. А на соло… Можно импровизировать. И даже в песне «Аэропорт, стою у трапа самолёта…» находить рокерские модуляции.

С модуляциями у меня было хреновато, поэтому я кивнул, глядя на лестницу. Потом догадался, что он не видел моего кивка и кивнул ещё раз, повшись к тёмному проём заполненного верхней одеждой гардероба.

– Здесь я и украл первый раз. Год назад, – донеслось из темноты.

– ???

– Мобильник. Крутой, навороченный мобильный телефон. Толканул цыганам на привозе. За полцены с руками оторвали. А я потом на эти полцены неделю пил. Еле живой остался. С тех пор и ворую. Но так больше не обламывалось. Ни-когда. Держи.

И я опрокинул второй стаканчик портвейна за соло гнилого, но очень интересного человека. И в тот момент, когда внутри меня зажглись вечерние огни, обстоятельства несколько изменились. Правильнее было бы сказать, что мы с моим новым знакомцем поменялись местами, хотя я остался стоять у раздевалки, а он по-прежнему находился внутри неё.

С лестницы к нам, то есть ко мне, во все лопатки неслась мать моего будущего ребёнка.

– Писать хочу, – завопила она так, что две бабульки, поднимавшиеся по лестнице сочувственно закивали.

Я делал ей отчаянные знаки, суть которых заключалась в просьбе не болтать лишнего. Она увидела мои отчаянные мимические движения и удовлетворённо кивнула.

– Надоела. Я так и знала. Беременные быстро надоедают. Но ты не парься. Пока пузо на нос не полезет, буду к тебе по ночам бегать, а как полезет, скажу: «Брррось меня…» Она залилась слезами и скрылась в проёме служебного туалета. Я попытался ворваться следом за ней, но перед моим носом презрительно захлопнулась дверь, всхлипывания сменились завываниями, которые были поглощены звуком смываемой воды.

Выскочив обратно в коридор, она высморкалась мне в плечо, сказала: «Как же мне тебя не хватает, ничтожество моё смелое, жалкое и великое!» Потом предложила расстаться прямо сейчас, нет завтра – и взлетела по лестнице следом за всепонимающими бабульками.

Я стоял ни жив ни мёртв и не смел посмотреть в тёмный проём раздевалки.

Через полминуты оттуда мило присвистнули.

– А ты мачо, – убеждённо заявил мой новый знакомый. – Мы нашли друг друга. Вор и совратитель несовершеннолетних. Сам тоже несовершенный… Летний…

Вор икнул, и я понял, что он пару раз накатил без меня.

– А чего, – разудало продолжило тёмное окно. – Приведи её домой. Скажи: мама и папа, так и так мля. Кем родители-то?

Я ответил.

В темноте хихикнули.

– Квартира двуха?

– Однуха. В хрущобе.

Чёрный квадрат ещё раз хохотнул и сымпровизировал:

– А спать, дорогие родители, мы будем аккурат между вами. Чтобы чего не вышло. У вас то есть, ибо любой тесноте есть предел.

– У неё предки крутые. Богатые.

В темноте засопели.

– Мать училка здесь.

– А отец?

– Фиг знает.

– Откуда деньги тогда? – недоверчиво протянул вор. – От сырости что ли выросли?

– Да батя там… Боксёр, короче. Или морпех. Мутит чего-то…

– Если что, иди в отказ, – посоветовала раздевалка. – Или начинай заниматься боксом. За пару месяцев там научат прыгать и закрываться. Хотя это тебе, конечно же, не поможет, но психологически ты подготовишься к увечью.

У меня возникло ощущение, что в темноте никого нет. Своего нового знакомого я видел мимолётом – буквально меньше минуты. Однако именно в этот момент кряхтя и пошатываясь он вылез наружу. Сунул мне в руки бутылку портвейна, которого плескалось на дне. И зашагал по направлению к лестнице.

– А вы… куда это…

Вместо ответа он зашагал не вразвалку, а собранно и пружинисто.

Я знал. Я чувствовал, что должен идти следом. Однако раздевалка. Теперь уже пустая раздевалка, то есть не пустая, а с человеческой одеждой, но без людей раздевалка, не отпускала меня.

– Ты чего это – пьяный что ли?

За мыслями о бренном и вечном прокараулил я дежурного абонента, который спел своим сереньким голоском белогвардейский романс, включил телефон, увидел пять тысяч пропущенных звонков от меня, стал отзваниваться, не дозвонился и пошёл проверять меня и нашёл меня, задумчиво тянущего из горла дешёвый портвейн у тёмной раздевалки.

– Ты напился что ли, олигофрен?

– Сам дурак, – мрачно ответил я, сунул ему в руки пустую бутылку и устремился к лестнице.

Он прокричал мне в спину, что я отчислен. Не то чтобы меня это зацепило, но я в качестве оберега не поворачивая головы показал ему оттопыренный средний палец поднятой над головой левой руки, развернув её ладонью к абоненту. Подумав, добавил к левой руке правую.

В моей голове созрел план. Я должен был предотвратить новое преступление. Дело было за малым. Найти преступника, который может его совершить.