- Договорились, - Павел Корнеевич еще раз крепко поцеловал внучку в макушку. – Договорились, моя хорошая. А пока давай пить чай и расскажи мне, что за командировка? Мне интересны подробности.

*

Она словно проснулась. Или очнулась. Последние недели Тура смотрела на все сквозь какую-то легчайшую дымку – и даже гадости Елены не могли порвать эту пелену, сотканную из взглядов тайком из-под густых черных ресниц, из прикосновений мимоходом горячей ладони к пояснице, из тихого шепота: «Люблю тебя, Тучка», из крепко обнимающих рук и тугих шелковых кудрей. Но теперь в дело вмешался дед. Пелена пала. А они заигрались. Надо что-то делать со счетом на табло. Но в первую очередь – успокоить деда.

Сначала Тура малодушно решила отложить разговор со Степой на после поездки. Но поняла, что это только отсрочка и побег от проблемы. А ее надо решать, и времени не так уж и много. Значит, надо разговаривать.

*

- Дед, ты куда это собрался?!

Павел Корнеевич настолько редко выходил в последнее время из дому, что сейчас, увидев его в прихожей, одетого в древнее, стоящее колом пальто, и кепи, Тура сильно удивилась.

- Я взрослый человек и у меня могут быть дела, - отрезал Павел Корнеевич. – Буду через пару часов.

Тура смотрела вслед удаляющейся по коридору фигуре с тревогой. Но тон этот был ей известен, и спор сейчас не принес бы ничего. И на улице, слава богу, сухо.

Она еще потом посмотрела в окно. Дед шел довольно уверенно. Твердо опираясь тростью об асфальт. Ну что она, в самом деле? Академик Дуров в трезвом уме и твердой памяти. И ноги пока держат. И слуховой аппарат он надел. И кстати, раз уже деда нет, а Степка дома… И Елена на дежурстве. Тура стукнула в дверь комнаты.

- Степа, пойдем чай пить. Я пирогов купила вкусных.

*

- Степа, я хочу с тобой поговорит, - дежа вю. Все со всеми хотят поговорить. Тура поморщилась. – Точнее, я хочу с тобой кое-что обсудить.

- Угу, - Степан дожевал пирог, а потом все-таки обратил внимание на встревоженный вид и напряженный взгляд своей собеседницы. – Ту, чего случилось? Я денег забыл отдать? – Степка наморщился, вспоминая.

- Нет, все ты отдал вовремя, - ее голос прозвучал резче, чем следовало.

- А чего тогда? – Степа окончательно переключил внимание с пирогов на разговор. – Вы хотите цену поднять? Ну… я в принципе… не против… - и, поскольку ему не отвечали и щедрость не оценили, Степан повысил голос: - Тура?!

- Не о деньгах вообще речь!

- А-а-а… - Степа вздохнул - облегченно и недоуменно одновременно. – А о чем?

Если разговор неприятен – начинай его быстрее. Такой совет Тура дала деду не так давно, и самое время им теперь воспользоваться.

- Дед о нас знает, Степан.

Все тем же «дежа вю» сошлись у переносицы брови – только теперь не седые, а черные. Привычным жестом, выражавшим раздумье, Степан взъерошил волосы на затылке.

- Что знает? Что мы спим вместе?

Отличная формулировка. Спим вместе. Нет, Степочка, не спим. Когда мы вместе – ни черта не высыпаемся. Не до сна.

- Да, - ответила коротко, не вдаваясь в лексические нюансы.

- И что? – продолжал недоумевать и ерошить затылок Степан. – Чего такого? Или он против?

- Именно!

Улыбка, начавшая зарождаться на его губах, тут же исчезла.

- Но почему? – яркие черно-белые глаза в обрамлении длинных ресниц совершенно округлели.

- Потому что это дед! – Тура тоже повысила голос. – Ты не первый день у нас живешь. Неужели ты еще не понял, какой он человек? И как он мог на это все… отреагировать?

За столом повисло молчание. Наклонив голову, Степан смотрел в чашку с остатками чая. Словно в рисунках чаинок хотел прочесть ответ. А потом поднял голову.

- Мне… надо уйти отсюда? Съехать?

- А ты хочешь? – теперь голос почему-то звучал тихо.

- Нет, - так же негромко ответил он. – Не хочу уходить от… сюда.

Уход его уже ничего и не решит. Но слова его о том, что не хочет уходить… Как же все сложно!

- Слушай… - Тура покрутила в разные стороны чашку на блюдце. – Я считаю, что нам нужно… сгладить ситуацию. И успокоить деда. Обязательно нужно.

- Скажи - как.

Дивное душевное благородство. Раз делают такое щедрое предложение – грех не воспользоваться.

- Надо сказать деду, что мы собираемся пожениться.

Он перестал не то, что моргать – дышать даже. И смотрел немигающим черно-белым взглядом. Словно жег лазером насквозь. И под этим взглядом Тура принялась торопливо объяснять.

- Не по-настоящему, ты не переживай! Просто… притворимся. Понарошку. Чтобы деда успокоить. Если ему сейчас сказать, что у нас все как положено – он успокоится.

- А потом? – неестественно ровно спросил Степан.

- А потом я что-нибудь придумаю. Понимаешь, мне его надо в больницу положить – на обследование. Точнее, там и обследование, и лечение. У него сердце… в смысле, у всех сердце, но у него оно не очень здоровое. И возраст. И мне бы… - Тура, словно вдруг кончились силы, опустила взгляд в чашку. Словно в рисунке чаинок могли быть так нужные ей сейчас убедительные слова. – Нельзя мне его сейчас волновать и расстраивать, понимаешь? Кроме деда, у меня никого нет. Я не имела права… так его… подводить. – Взгляд она все-таки подняла и посмотрела Степану прямо в глаза. – Давай просто ему это скажем, и я выиграю время. Это все, что мне нужно.

- Нет.

Коротенькое слово. Три буквы. Но сразу стало ясно – спорить бессмысленно, ответ окончательный, обсуждению не подлежит. Но Тура попыталась.

- Почему?! Тебе же это ничего не стоит! Ни-че-го! Всего-то надо сказать человеку то, что он хочет услышать.

Он отрицательно качнул головой. Черные кудри вправо-влево. Черт, что же так больно-то, а?

- Что, даже слова о возможном браке со мной тебе настолько отвратительны? – хотелось произнести это зло и язвительно, а вышло… Жалко вышло, откровенно говоря.

Степан еще раз качнул головой. Взгляд его перестал быть лазерным, но легче выносить его от этого не стало.

- Я не буду врать, - он говорил негромко и словно через силу. – Нельзя врать. Особенно о таком. О важном. Я не вру, Ту. Не умею, не начинал и не буду.

А когда ты говорил, что любишь меня, тоже не врал?

Больно было едва выносимо. И все - ситуация, разговор - вдруг стало предельно откровенно унизительным. Ужасно просто унизительным. Как в тот раз, когда вот на это самом столе… а Тура тогда стояла в дверях… Трясущиеся женские бедра. Сахарница на самом краю. И крышечка на ней – звяк-звяк. Звяк-звяк. Звяк-звяк.

Звяк.