— Ну, если уж вы так просите… — Маркизова встала из-за столика, поднялась на сцену, облокотилась на рояль.

— Маэстро! — проговорил хозяин, взглянув на пианиста, и тут же исчез со сцены.

Пианист заиграл вступление.

Маркизова встряхнула волосами и запела:

Я как льдинка на твоей ладони,

От дыханья твоего я таю…

Улетаю — таю — улета-аю…

— Да, сегодня она и правда не в голосе, — негромко проговорил Маркиз. — Да и в ноты не всегда попадает…

— Да ладно тебе, женщина старается! — отмахнулась Лола. — Во всяком случае, для своего возраста она неплохо выглядит…

Маркиз перевел взгляд на пианиста. Тот продолжал играть, но глаза были устремлены куда-то наверх, и в них проступал самый настоящий ужас.

Леня проследил за его взглядом и увидел, что та часть северного сияния, то есть люстры, которая висела над сценой, медленно раскачивается. С одной стороны поддерживающий ее трос лопнул, и люстра перекосилась, второй трос натянулся до предела и тоже грозил вот-вот лопнуть…

— Люстра! — крикнул Леня, поднимаясь из-за столика.

Но его предупреждение запоздало.

В следующую секунду одновременно произошло несколько событий.

Пианист свалился со своего табурета и шустро скользнул под рояль.

Трос лопнул, и хрустальная громада люстры с музыкальным звоном обрушилась на сцену. Хрустальные подвески осыпали сцену сверкающим дождем.

Часть их упала на певицу, пронзив ее сотнями сверкающих стрел, которые тут же окрасились разными оттенками красного. Маркизова дико вскрикнула и упала на пол. Ее тут же покрыла груда сверкающих осколков. Певица вздрогнула и замерла навсегда.

В разных концах зала послышались крики, но это были крики ужаса, а не боли: никто, кроме Маркизовой, не пострадал.

Лола смотрела на сцену круглыми от ужаса глазами. Схватив Леню за руку, она повторяла что-то бессвязное и бессмысленное. Прислушавшись, маркиз расслышал ее бормотание:

— Уле… таю… таю… улетаю…

Леня встряхнул Лолу, а когда это не подействовало, залепил ей довольно чувствительную пощечину.

Лола встряхнула головой, и в ее глазах проступило осмысленное выражение.

— Ужас какой! — проговорила она наконец.

— Совершенно с тобой согласен! — отозвался Маркиз. — И знаешь что? Нужно немедленно отсюда уходить!

— Уходить? — переспросила Лола, которая еще не вполне пришла в себя.

— Разумеется, уходить, причем как можно быстрее! Скоро сюда заявится полиция, начнет всех опрашивать, снимать показания, и мы все застрянем до утра! Я уж не говорю о том, что нам с тобой ни к чему попадать в поле зрения правоохранительных органов. Да и вообще — что теперь здесь делать? Аппетит у меня пропал, а песню мы уже послушали.

Лола взглянула на него диким взглядом и неуверенно поднялась со стула. Но тут же плюхнулась обратно, потому что, как выяснилось, ноги ее не держали.

— Леня, я не могу… — жалобно сказала она.

Маркиз хотел рявкнуть, чтобы немедленно прекратила капризничать, нашла тоже время, но, взглянув на Лолу, смягчился. Губы подруги дрожали — вот-вот расплачется, причем не напоказ. И то сказать, сцена выглядела ужасно. Погребенную под осколками люстры несчастную певицу не было видно, зато оттуда вытекали красные ручейки. Цветовой эффект, конечно, был поразительный, если не учитывать, что там, под осколками, живой человек. Точнее, уже мертвый.

— Соберись, Лолка, нам действительно нужно идти, — Маркиз бросил на стол купюру и пошел к выходу, волоча за собой Лолу, которая вяло перебирала ногами.

Перед входом их хотел было остановить охранник, но Леня сунул ему в руку еще одну купюру, и секьюрити поразил внезапный приступ слепоглухонемоты.

Когда компаньоны выскользнули на улицу, за ними уже устремился ручеек посетителей — тех, которые оказались посообразительнее. Остальных опомнившаяся охрана блокировала в зале, а то вообще без свидетелей остаться можно.

Направляясь к машине, Леня оглянулся на вывеску ресторана, мерцавшую холодным голубым пламенем.

— Лед шестьдесят девять… — проговорил он задумчиво. — Маркизова…

— Поехали уже домой! — Лола потянула его за локоть, но Маркиз замер на месте. — Ну, что ты застрял? Поехали домой, — повторила Лола. — Я больше не могу здесь оставаться!

— Да, сейчас поедем… только знаешь… я понял… это очень странно… даже не знаю, как это объяснить…

— Что еще?

— Ты помнишь ту открытку, которую принесла из гостиницы?

— Еще бы мне ее не помнить! Я из-за нее, наверное, потеряла пять лет жизни. А может, и десять…

— Да ладно тебе… помнишь, что там было изображено?

— Да сколько можно говорить об этой открытке?

Леня смотрел на подругу пристальным немигающим взглядом, и она сдалась:

— Ну, набережная, кафе… то есть кондитерская…

— А что над окном?

— Над окном? Вывеска…

— А еще? Большое, полосатое?

— Ну, эта… как ее… графиня… то есть, тьфу, маркиза…

— Именно! — Леня поднял руку, подчеркнув это слово. — Маркиза! А кто сейчас погиб?

— Лиза Маркизова… — оторопело пробормотала Лола. — Ты хочешь сказать… но это же был несчастный случай…

— Два первых убийства тоже были обставлены под несчастный случай!

— Да нет, не может быть… это просто совпадение…

— Да? А как называется ресторан, где это произошло?

— «Лед шестьдесят девять»…

— А ты помнишь цифры на обратной стороне открытки?

— Вообще-то нет. Ты же знаешь, я вообще плохо запоминаю цифры. Даже телефонные номера и дни рождения.

— Интересно, как же ты тогда запоминала роли, когда работала в театре?

— Но это же совсем другое дело! Роли состоят не из цифр, а из слов… там все на эмоциях, на переживаниях, а цифры — они такие сухие… на эмоциях запомнить легко… Помню, у нас ставили «Вишневый сад», я тогда еще только начинала, и мне дали роль горничной Дуняши. Мы три месяца репетировали, уже оставалась всего неделя до премьеры, и вдруг на репетицию пришел известный режиссер Огородский. Посмотрел он репетицию и говорит нашему главному: все хорошо, но только Аня, дочка Раневской, никуда не годится. Вот если Аню заменить, тогда спектакль получится отличный. Наш главный подумал, посмотрел на меня и вдруг говорит: «Ты будешь играть Аню!» Я ему: «Как же так, Пал Палыч, я же готовила Дуняшу, там всего несколько реплик, а у Ани большая роль, много текста… и всего неделя осталась…» А он мне: «Если ты — настоящая актриса, за неделю все запомнишь и сыграешь!» И что ты думаешь? Я всю неделю учила роль, почти не спала, но так сыграла, так сыграла — публика рыдала!..