– Глядите-ка, а наша негритосочка танцует что надо, – сказала Дейзи Лавлейс. – Папа, упокой Господи его душу, говорил, что у них это в крови. Кто-нибудь хочет глоточек лекарства? – Она помахала фляжкой.

– От маленького я бы не отказалась, – сказала Мегги Келли. – Как раз для легкой ноги – и танцевать! – И она взяла у Дейзи фляжку, быстро глотнула, поморщилась и протянула фляжку сестре. – Это не ирландский виски, конечно, – но нам сейчас выбирать не из чего!

После чего обе сестрички растворились в толпе танцующих. Более бесстрашных близняшек еще поискать! Подобрав юбки, они принялись отплясывать лихую ирландскую джигу. Бедолага Женщина-Собака явно расстроился – они танцевали совсем не так, как следовало!

– О, das ist карошо, я тоже, пожалуй, танцефать! – вдруг заявила наша добрая Гретхен, воодушевленная смелостью сестер Келли. – Я смотреть и выучить движения!

Лицо ее было раскрашено в коричневые тона, а нарядили ее в белую, редкой красоты, бизонью шкуру, украшенную примитивными узорами. Гретхен и правда смахивала на огромную бизониху. И присоединилась к шеренге танцующих, Господи, благослови ее. «Йа!» – выкрикивала она со смаком, как обычно в возбужденном состоянии. – «Йа!» – и принялась выделывать па с тяжеловатым налетом чуть ли не славянских плясок вроде польки, со слоновьей неуклюжестью, что придавало танцу немного комичный, забавный колорит. Кто-то из белых женщин захихикал, зажав ладошкой рот, да и среди индейцев ее старания встретили добродушные усмешки. Дикари вовсе не лишены чувства юмора, и ничто не веселит их так, как тот или та, кто ведет себя нелепо или забавно.

– Красота! Как здорово танцуют! – сказала Хелен Флайт, воздев брови в непритворном восторге. Хелен, получившая индейское имя Рисующая-Птиц, или просто Женщина-Птица, была очень эффектно наряжена луговой тетеркой – к ее узким бедрам и копчику искусно прикрепили перья. – К сожалению, сама я лишена такого таланта, – вздохнула она. – Точнее, так говорит моя дорогая подруга, мисс Энн Холл – она запрещает мне танцевать на балах; она утверждает, что я вечно стараюсь вести мужчин в танце и, кроме того, «нарочито косолаплю» – это цитата.

Мисс Флайт успела показать туземцам свой характер, приохотившись к трубке – вкупе с утренним омовением это считалось чисто мужским занятием, требующим тщательного соблюдения ритуала и торжественной церемонности. А наша Хелен принималась попыхивать где попало и когда ей вздумается – что выводило индейцев из себя куда сильнее, чем моя неприличная сидячая поза с носками ног, повернутыми влево! Однако благодаря таланту художницы она завоевала у индейцев, ценителей всяческих искусств, большой авторитет, и ей было позволено курить трубку когда ей вздумается. (Отличный пример туземного этикета, всем бы поучиться!)

Нарцисса Уайт стояла поодаль, пыжась от своей христианской «правильности». Очевидно, религия запрещала танцы.

– Танцы есть происки нечистого! – фыркала она. – Уловка, чтобы воспламенить низменные чувства и погасить ум.

– Вот и слава Богу, – заметила Дейзи Лавлейс. – Зачем нам тут ум, Нарцисса?

Разумеется, в индейский наряд мисс Уайт переодеть себя не позволила; на ней все ещё были ботики на высоких каблуках и миссионерское платье. «Как мы можем привести этих несчастных в лоно Церкви, – говорила она, – если позволим себе опуститься до их уровня?»

– Нарцисса, – мягко сказала я. – Почему бы тебе хоть сейчас не проповедовать, а просто попытаться насладиться праздником? Смотри, даже преподобный пирует в свое удовольствие.

– Верно: наш раздувшийся отче удобно устроился у костра в своей бизоньей мантии в компании шайеннских жрецов: он, как всегда, что-то жевал и предавался оживленной беседе со своими туземными коллегами.

– Согласна, Мэй! – поддакнула Хелен Флайт. – У нас будет куча времени, чтобы приобщить язычников к цивилизации. Что до сегодняшнего вечера, я скажу так: «В чужой монастырь со своим уставом не ходят». Бог с ней, с косолапостью – простите, леди, я все же пойду и попробую сплясать. Я тут изучала брачные танцы куропаток и знаю несколько па. – С этими словами и Хелен присоединилась к остальным. «О, Боже!» – в восторге завопила она, но ее поглотила толпа туземцев и увлекла вглубь танцующей под луной компании, и все, что я видела, – ее воздетые ввысь руки.

– Бог в помощь, люди, – слабым голосом сказала Нарцисса Уайт.

– Боже, Нарцисса, не будь же занууудой, – протянула Дейзи Лавлейс. – У нас свадьба или что-о? Мы должны праздновать! Глотни-ка, а? – И она протянула фляжку, сама уже порядком набравшись. – Завтра мы сможем раскаиваться, после того, как мы хорошо и страстно будем лю-у-бить наших индейских жеребцов, – хмыкнула она, – вот лично у меня есть предчувствие, что завтра нам всем оч-чень понадобится прощение Боженьки… Но черт возьми! Я все же решусь пойти и станцевать! Представлю, что это весенний бал дебютанток на плантации Марипоза. Меня тогда вывели в общество, и я танцевала всю ночь, лучшую ночь в своей жизни! Уэсли Честнат сказал, что я – самая красивая девушка на свете, и поцеловал меня. В первый раз. На веранде. – И бедная Дейзи сделала реверанс, протянула руки, словно бы невидимому партнеру, и сказала нежно и мечтательно: – Спасибо, сэр! Я не прочь, да! – и закружилась в медленном вальсе, но скоро и ее поглотила шеренга танцующих.

Так, одна за другой, вспоминая радостные мгновения прошлого или просто знакомый танец, хватаясь за любую ниточку, лишь бы не рухнуть в пропасть дикого угара в дикой прерии, пропасть, по краю которой мы двигались – все мы, белые женушки, вливались в толпу танцующих.

Должно быть, вид у нас, полудикарок, бешено кружившихся под сенью полной луны был живописнейший. Вальс, джига, полька, лихой канкан от нашей хорошенькой Мари-Бланш… Скоро всем стало все равно, как ты танцуешь, потому что все движения слились в одно… Быстрее, быстрее, быстрее… Окружающий мир превратился в буйство красок, движений и звуков. Будто бы все вдруг обернулись танцующими брачный танец птицами: распушив и встопорщив перья, петухи выпятили грудь, самочки крутили хвостиками, взбивая воздух, – вперед и назад, еще круг и еще один… Сквозь музыку доносился сильный, отрывистый тетеревиный ток, помноженный на ритмичный пульс самой Земли, и в пении слышались раскаты грома, порывы ветра и шум дождя… То был танец самой Земли. Должно быть, боги, наблюдавшие за нами, гордились своими созданиями.

Музыка и пение наполняли душный ночной воздух, словно окутывали склоны холмов, летя на крыльях ветра, так что даже звери собрались на холмах и слушали: волки и койоты затянули свою песнь, пришли лоси, антилопы и медведи; их очертания отчетливо виднелись на залитом лунным светом горизонте, и дети смотрели на них, притаившись у костра, слегка напуганные масштабами безумия, которое творилось вокруг, и старики смотрели на них, одобрительно кивая друг другу.

Мы танцевали. Танцевали… Люди смотрели на нас. И звери. И боги.

Кто-то остался танцевать на всю ночь – музыка не переставала играть, пока уставшую луну не застиг утренний свет. Но большинство из белых жен постепенно увлекли прочь из круга новоявленные родичи, тихо и беззвучно, и мы, покорно, как овечки, проследовали в свои жилища.