— Как я это сделаю? — спросила я, морщась от мучительной боли в виске. Левый глаз почти ничего не видел; казалось, что в нём ковыряют раскалённой тупой иглой. Мирослав приблизился ко мне.

— Что с вами?

— У меня болит голова, — как со стороны, услышала я свой голос. Мирослав улыбнулся, обошёл кругом меня и, крепко сжав ладонями мою голову, прижался губами к моему затылку. Не знаю, что он сделал; я почувствовала короткий болезненный укол, и затем боль стихла, прекратилась, как будто её и не было. Понимание того, где я нахожусь и что меня ожидает, постепенно возвращалось ко мне. Мне пришлось сделать усилие, чтобы заставить себя поднять глаза — и увидеть предмет, который Мирослав достал из ящика письменного стола.

— Деревянный кинжал? Как в романе? — тупо спросила я, не веря тому, что происходит. Он вложил странное оружие мне в руки; дерево было сухим и твёрдым на ощупь.

— Кинжал из кипарисового дерева, срубленного в полнолуние. Им так и не воспользовались.

Я провела пальцем по лезвию кинжала. Оно было остро заточено, но всё же это было дерево, дерево, а не металл.

— Но ведь это причинит вам чудовищные мучения, — в ужасе сказала я. — Я не смогу решиться на это. Я думала, мне надо будет вас застрелить — это страшно, я никогда ни в кого не стреляла, но это было бы проще…

— Другого способа нет, — оборвал Мирослав. — Вам придётся это сделать.

Он аккуратно снял шарф и куртку и повесил их на свободный стул. Он был теперь в одних брюках, вернее, в каких-то шароварах. Его шрамы уже не пугали меня; они были пустяком в сравнении с тем, что мне предстояло сделать. Я сжалась; это длилось недолго — сумев взять себя в руки, я встала со стула и проговорила:

— Если вы в самом деле исчезнете… бесследно — мне бы хотелось, чтобы вы оставили мне что-нибудь на память, до того, как вы рассыплетесь в прах.

— Это нетрудно, — с готовностью сказал Мирослав. — Что вам дать — книжку с надписью, прядь волос? Можно и то и другое.

В его голосе звучала насмешка; он повернулся и вытащил из чемодана экземпляр «Мирослава боярина». Найдя карандаш, он размашисто расписался на титульном листе; я успела разглядеть, что надпись была сделана кириллицей. Он сунул мне в руки книгу; отведя взгляд от непонятной мне надписи, я увидела, как он извлёк откуда-то маникюрные ножницы, поднял руки к голове и отхватил у виска длинную прядь. Бросив остриженный локон мне на колени, он сказал:

— Надеюсь, это утолит вашу сентиментальность. А ещё можете взять вот это.

Он стянул с мизинца тонкий золотой перстень с большим тёмным камнем и опустил его в мою ладонь. Чувствуя, как щёки мои горят от стыда и страха, я произнесла:

— Спасибо. Не знаю, как вас благодарить.

Я надела кольцо на палец и заложила в книгу срезанную прядь. Мирослав отступил на шаг в сторону и потянулся к стеллажу.

— Позволю себе свою последнюю шутку, — сказал он. Только сейчас я увидела, что на стеллаже в бутылке с водой стоит необыкновенной красоты жёлтая роза.

Страх пронзил меня, как электрический разряд. Проведя гребешком по тёмной копне волос — небольшая жертва в мою пользу совершенно не испортила их вида — Мирослав вынул из бутылки розу и заложил её за левое ухо.

— Цветочный Воевода, Мирка-цветочник, — усмехнулся он. Обеими руками разгладив пышные усы, он лёг на пол посреди комнаты.

— Идите сюда, — позвал он. Неловко держа кинжал из кипарисового дерева, я шагнула к нему. Повелительным жестом Мирослав приказал мне опуститься на колени. Направляя мою руку, он приставил остриё кинжала к своей отливающей медью груди.

— Сердце здесь. Постарайтесь попасть как можно точнее. И лучше, если вы будете в это время молиться.

— Прощайте, — сказала я. Он бросил на меня долгий, всепроникающий взгляд своих тёмных глаз, прежде чем закрыть их в ожидании покоя.

Я знала, что это будет трудно; но кто бы мог подумать, насколько трудно заставить себя вогнать деревянную щепку в обнажённую тёплую грудь человека, распростёртого на полу, которого я знала менее месяца, но с которым у меня сложилось страшное и пронзительное взаимопонимание, с которым я разделила всю горечь и ужас его души. Я не хотела причинять ему страданий, но меня колотил озноб, руки соскальзывали. Уперев, наконец, лезвие в его грудь, я зажмурилась и всем весом навалилась на рукоятку.

До сих пор в ушах моих стоит кошмарный хруст, с которым заточенная деревяшка вошла в его тело; я услышала придушенный хрип, вырвавшийся из горла Мирослава, и горячий поток крови хлынул мне на руки и платье. Я открыла глаза. Более жуткого зрелища невозможно себе представить: Мирослав бился в конвульсиях, кусая губы, в углах его рта пузырилась кровавая пена, усы слиплись от крови, хрип и кашель сотрясали его всего. Слёзы отчаяния залили моё лицо; тяжело дыша, я ухватилась за рукоятку кинжала и налегла снова, обеими руками вколачивая его и грудь Мирослава.

Кинжал не поддавался. Упругая смуглая плоть яростно сопротивлялась ему, выталкивая его из раны; кровь продолжала хлестать, но ручей её ослабевал. Судорога свела мою помертвелую руку; я выпустила кинжал, и он пробкой выскочил из тела Мирослава. Рана стягивалась на глазах. Сама не своя, я стояла на коленях, в вымокшем от крови платье, и смотрела на Мирослава, простёртого на полу в тёмной луже. Кровь перестала бежать у него изо рта, губы разомкнулись, и открывшиеся глаза уставились на меня.

Я увидела его взгляд, полный невероятной боли, ненависти и презрения. Брызги из кровавой лужи полетели во все стороны, когда он рванулся и сел на полу.

— Идите вон, — прохрипел он, упираясь руками в пол. — Вы такая же, как все! Джейн Эйр чёртова! Вы такая же маленькая дрянь с обсахаренным дерьмом в голове! Слабые нервы как основная добродетель! Оставьте меня — не вам меня убивать!

Я стояла окаменев. Мирослав вскочил; лицо его исказилось от ярости, и я увидела в его вытянутой руке неизвестно откуда взявшийся револьвер.

— Убирайтесь! — выкрикнул он. — Убирайтесь, пока я не вышиб вам ваши куриные мозги!

Вид его был страшен: раздетый до пояса, весь в липкой подсыхающей крови, с перекошенным лицом и спутанной гривой волос, он трясущейся рукой наводил на меня пистолет. Я отшатнулась и услышала выстрел; пуля ударилась в притолоку над моей головой. Я схватила со стеллажа свою сумочку и метнулась к двери.

— Идите, идите, — крикнул мне Мирослав. — Вы недостойны того, чтобы я вас пристрелил, вы, вшивая модернистка!

С грохотом я почти скатилась вниз по лестнице и выскочила наружу. Не помня себя, забыв, что я вся в крови, я пробежала с полмили по улице, опомнившись лишь у Лондонского моста. Хорошо, что поблизости стоял извозчик. Он посмотрел на меня в ужасе, когда я сделала неуклюжую попытку ввалиться в его кэб.

— Мэм, на вас напали?

— Д-да, — солгала я и, выхватив из кошелька соверен, сунула ему в руку. — Отвезите меня в Блумсбери.