Я пошла на кухню, ожидая встретить там Василия, борющегося с похмельем. Между прочим, у меня оно тоже было, хотя, в отличие от Василия, я вчера не выпила ни глотка алкоголя в надежде смягчить боль. Его не было ни на кухне, ни на террасе. Зато на столе меня ожидал полный кофейник. За него следовало благодарить Василия, вне всяких сомнений. Ушел ли он в апартаменты родителей? Досыпал ли там на диване? Маловероятно. С другой стороны, вряд ли он был сейчас за пределами гостиничной территории. Не будь здесь горячего кофе, я могла бы подумать, что он не заходил на кухню или сбежал среди ночи, не предупредив нас. Кстати, разве не этого я хотела? Чтобы он уехал и ничего не менялось…

Ближе к полудню я вышла на крыльцо постоять на солнце. Чудеса да и только: я полюбила жару, мощные, обжигающие лучи, придающие коже ни с чем не сравнимый аромат, притом что я никогда специально не загорала. Маша часто повторяла, что это преступление – не пользоваться тем, как легко и быстро я загораю, тогда как ей приходится тщательно беречь свою фарфоровую кожу. Я подкалывала ее, утверждая, что у меня совсем нет времени, я слишком много работаю. Она вспыхивала и каждый раз приказывала мне сделать перерыв. Если бы она была с нами, я бы не стояла сейчас на крыльце, а взяла бы ее под руку и потащила к ее любимым качелям, где она бы устроилась в тени, а я бы растянулась рядом с ней на траве. Она бы запрещала мне ложиться в траву, повторяя «Голубка, тебя кто-нибудь укусит!», а я бы отвечала «Не беспокойся, насекомые меня не любят!». Я посвятила ей эту маленькую передышку и оборвала несколько увядших лепестков с ее олеандров.

Во двор въехал автомобиль. Василий. Откуда он? Чем занимался, после того как покинул библиотеку? Я спустилась по ступенькам вниз. Он опять прятал глаза за темными стеклами очков, и угадать его настроение не было возможности. Он возводил барьер, удерживал дистанцию между собой и нами. Так не могло продолжаться. Если наши взаимоотношения не будут развиваться, я никогда не осмелюсь что-либо выспросить о его будущих планах. И в то же время могла ли я упрекнуть его за эту дистанцию? Я-то сама что сделала? Я его толком не встретила, избегала его, почти с ним не разговаривала. В его присутствии становилась холодной и молчаливой. Такой же нелюбезной и настороженной, как двадцать лет назад. Причем я – единственная, кто так себя вел: Шарль принимал его каждый вечер на кухне, приветливо улыбающаяся Амели при каждой встрече интересовалась, как у него дела. Оба они делали все, чтобы Василию было здесь хорошо. По крайней мере, до вчерашнего дня. Я же вела себя так, будто его не существует, потому что меня осаждали разного рода опасения и я боялась оказаться не на высоте. Стремясь продемонстрировать идеальное управление отелем, я постепенно утрачивала радость жизни и становилась высокомерной, что совершенно мне несвойственно. Машины похороны должны были хоть что-то изменить в наших отношениях. Он ведь мог не взять меня с собой вопреки Машиному желанию, и я бы никогда этого не узнала. Однако он выполнил свое обещание, хотя для него я была никем и он не обладал никакими конкретными доказательствами уз, соединявших меня с Машей. Он никогда не слышал, как его мать называла меня голубкой.

Так что не мне ли следует сделать первый шаг? Будь я на его месте – даже если оставить за скобками все мои страхи, – я чувствовала бы себя не слишком уютно, очутившись в доме родителей – умерших – после моего двадцатилетнего отсутствия. Меня бы более чем смутило, что какие-то чужие люди – а для него все мы были посторонними – управляют родительским отелем, в котором он вырос, и все, а особенно я, ведут себя здесь как в собственном доме. Такая «Дача» ему незнакома, и, наверное, по его ощущениям, он вроде как у себя и в то же время в непривычном месте. Его жизнь в определенном смысле изменилась гораздо сильнее нашей. Он так долго жил на другом конце света, в постоянной, как я полагала, суматохе, в окружении персонала, работающего под его началом. И вдруг очутился в деревне, которую не узнаёт, хотя он здесь родился и Прованс должен был так или иначе остаться у него в крови. Он прилетел один, с гробом матери, понимая, что в какой-то момент мы обрушим на него свои опасения за будущее и станем давить на него – мы выступим как сплоченная семья, тогда как ему не с кем даже поговорить. Накануне он топил свое горе в заначке отца. Его одиночество было полным, и я едва ли не впервые встретила более одинокого человека, чем я сама. Мне хватало проницательности, чтобы не хотеть оказаться на его месте.

Он направился ко мне:

– Здравствуй, Эрмина. Как дела?

– Все в порядке, сегодня утром довольно тихо.

Как всегда с момента его приезда, за словами вежливости последовало молчание. Я набралась сил и храбрости, чтобы растопить лед.

– Ты не говорил, сколько здесь пробудешь… Но… зачем тебе морочиться с арендой автомобиля… есть же машина Джо… и никто ею не пользуется.

Он покосился на гараж и криво усмехнулся:

– Неплохая идея.

– Подожди, сейчас принесу ключ.

Я поторопилась, пока он не передумал, и не успела представить себе, что почувствую, увидев его за рулем машины, с которой у меня столько всего связано.

Когда через несколько минут я вернулась, неся связку ключей, Василия во дворе не было. Он испарился. Я поискала его и услышала шум скользящей по рельсам большой деревянной двери гаража. Он уже был там, не стал терять время. Я подбежала к гаражу. Василий застыл на пороге, сдвинув на лоб темные очки, чтобы лучше вглядеться в полумрак мастерской Джо. Он тяжело дышал, и я не разобрала, борется ли он со слишком бурными эмоциями или же просто ошеломлен увиденным.

– А здесь все такой же бардак! – воскликнул он.

Я не сдержала смех. Атмосфера сразу чуть разрядилась. Веселье Василия передалось и мне. Гараж Джо представлял собой пещеру Али-Бабы с сокровищами для механика и мастера на все руки. Тут было множество самых разных инструментов и прочего инвентаря: разводные ключи, бидоны с маслом, канистры с бензином, старые корпуса каких-то машин, которые Джо планировал однажды отреставрировать, широкий выбор покрышек на все вкусы, мопед, на котором, скорее всего, не ездили последние лет сорок, дорожные знаки, которые можно бы продать по заоблачным ценам туристам – поклонникам винтажа и национальной трассы RN 7. Джо оборудовал под мастерскую один из амбаров, залил пол цементом, растрескавшимся сегодня в разных местах и заляпанным пятнами смазки. Дневной свет просачивался через маленькие окошки, потому что Джо не захотел прорубать большие окна – чтобы, как он говорил, «никто не доставал его здесь». В этом веселом бедламе ни один человек, кроме Джо, ничего не смог бы найти.

– А ведь он клялся, что навел порядок, – заговорил Василий.

– Только сейчас до меня дошло! – воскликнула я. – Уверяю тебя, он пытался. Всякий раз, приехав от тебя, он запирался здесь на целые дни… Боюсь тебя разочаровать, да ты и сам понимаешь: после этого становилось только хуже, поскольку Джо находил новые сокровища.

Он широко улыбнулся:

– Охотно тебе верю.

Он сделал несколько шагов, озираясь по сторонам, потом подошел к «тойоте», погладил ее помятый капот, и на его лице появилось растроганное выражение.