— Но я должна найти своих родственниц! — воскликнула Докки, с трудом скрывая охватившее ее смятение и пытаясь разглядеть Мари и Алексу среди множества гостей, высыпавших на улицу.

— Уверен, какое-то время они смогут обойтись без вашего общества. — Палевский, искусно лавируя, вывел ее из толпы и направился к темной боковой дорожке, уходящей в глубь сада, которая оказалась пустынной — все шли по центральной освещенной аллее.

— Ужин сервирован на улице, поскольку парадная столовая не вместит и половины присутствующих, — пояснил он, хотя она его ни о чем не спрашивала, беспокоясь о реакции Вольдемара на ее исчезновение и поневоле нарушенное слово, ему данное. Было бы некрасиво на глазах у Ламбурга сесть за стол вместе с графом.

— Боюсь, я не могу идти с вами, — сказала Докки.

Она попыталась остановиться, но генерал чуть не потащил ее за собой, бросив на ходу:

— Отчего вдруг?

— Оттого, что я уже приглашена на ужин, — сердито ответила она, негодуя больше на Вольдемара с его ухаживаниями, чем на бесцеремонность этого ужасного генерала.

— Кем? — поинтересовался он, бросив на нее быстрый взгляд.

— Какое это имеет значение?

— Никакого, — согласился Палевский. — Вы ужинаете со мной, а ваши поклонники смогут любоваться вами издали.

— Это невозможно, — попыталась объясниться Докки. — То, что я ушла с вами, невежливо по отношению к другому человеку, который пригласил меня ранее…

Только сейчас она сообразила, что генерал вовсе не приглашал ее на ужин.

— Ну, конечно, — пробормотала она. — Вы уволокли меня за собой и поставили перед фактом, что мы вместе сидим за столом. Это было очень любезно с вашей стороны, скажу я вам.

— Разве вас кто-то уволакивал? — он сделал вид, что удивился ее словам. — Madame la baronne, реши я кого-нибудь «уволочь», как вы выразились, то это выглядело бы совсем по-другому.

— Интересно, как бы это могло выглядеть? — проворчала она.

— Как? — он остановился и повернулся к ней. Докки в темноте с трудом различала выражение его лица, но глаза его мерцали в отблеске луны, и ей показалось, что у него во взгляде промелькнуло что-то алчное. — Я бы взвалил… хм… эту даму на плечо и унес, хотела бы она того или нет.

— Да что вы такое говорите?! — ахнула Докки, которую представленная картина почему-то не возмутила, а, напротив, показалась весьма привлекательной.

— Да-с, madame la baronne, — его улыбка выглядела подозрительно, будто он сам наслаждался нарисованным им действом. — Затем я посадил бы эту даму на своего коня и увез…

Палевский явно забавлялся, хотя Докки ни на секунду не сомневалась, что, захоти он кого увезти, у него хватило бы на это решимости.

«Этот — точно бы уволок. Без всяких реверансов. И вряд ли бы кто ему сопротивлялся, — с невольным восхищением подумала она. — Какая женщина устояла бы перед ним?»

Вслух же недоверчиво хмыкнула.

— Не верите? — он наклонился к ней — она почувствовала его дыхание, отчего у нее все сжалось внутри, — и жарко прошептал: — Вот, например, вас… прижать к груди и унести…

У Докки ослабли колени, и она с превеликим трудом удержалась на ногах, стараясь не опираться на руку Палевского тяжелее, чем то позволял этикет.

— Не боитесь, что замерзли бы от моего «ледяного сияния»? — пробормотала она, пытаясь сохранить внешнее спокойствие.

— Лед можно зажечь, им и согреться, — сказал он таким вкрадчивым и мягким голосом, что у нее закололо кончики пальцев.

Он лишь флиртовал, но у него это получалось так обольстительно, так чувственно, как ни у какого другого мужчины.

— Интересно, вы бы сопротивлялись или нет? — задумчиво спросил он не столько ее, сколько самого себя.

Докки могла только радоваться, что на улице темно и он не видит ее смущения, и решительно поменяла столь щекотливую тему разговора.

— Все же советую вам пригласить на ужин другую даму, а я должна найти своего спутника, — сказала она и вновь попыталась отнять руку.

Палевский не отпустил ее. Достаточно крепко, чтобы она не могла освободиться, но не причиняя ей боли, он сжал ее ладонь и сказал:

— Мы с вами танцевали последний танец, и вполне естественно, что вы составите мне компанию и за столом.

Он вновь просунул ее руку себе под локоть, — а она опять позволила ему это сделать, — и вскоре они вышли на большую площадку, освещенную факелами и разноцветными фонарями, где на деревянном настиле были сервированы длинные столы, а армия слуг встречала прибывающих гостей. Один из лакеев подскочил к ним и с поклонами проводил к отдельному большому столу, стоявшему на некотором возвышении во главе других столов, отходящих от него под прямым углом.

Докки заволновалась. Она не раз бывала на самых престижных приемах в Петербурге и сидела на далеко не последних местах, но оказаться за столом, накрытым для государя, особо знатных персон и высшего генералитета армии…

Палевский будто почувствовал ее затруднение. Он ласково коснулся ее руки, лежавшей на сгибе его локтя, и от этого жеста его уверенность и сила передались ей самым чудесным образом.

«Бог с ним, с Ламбургом, — решила Докки. — Ничего с ним не станется. Мне предоставляется редкая возможность провести еще какое-то время с Палевским, чему я, признаться, очень и очень рада. Оказывается, при желании граф может быть невероятно нежным и понимающим…» С немалой долей тщеславия она представила, как будет сидеть рядом с ним на почетных местах на виду у всей публики, что лишит аппетита зловредных сплетниц и прочих недругов.

Оркестр, размещенный на отдельной площадке, заиграл незатейливую мелодию, возле столов все прибывало гостей, которые — в ожидании государя — не садились, а стояли и прохаживались у предназначенных им по рангу мест.

К Палевскому подходило много людей, среди которых попадались столь важные особы, с кем Докки ранее не только никогда не водила знакомства, но и не помышляла с ними вот так запросто встретиться. Все эти персоны выражали неподдельное удовольствие от того, что Палевский смог посетить бал. Докки было приятно наблюдать, с каким уважением и почтением все относятся к легендарному генералу, и только теперь, находясь рядом с ним, она прочувствовала его необычайно высокое положение в обществе и армии и поняла, как лестно быть его дамой — пусть даже на один вечер.

На людях Палевский выглядел совсем по-другому — не так, как во время их пикировок наедине. Куда-то исчез самоуверенный и бесцеремонный мужчина, который то говорил колкости, то шутил, то флиртовал с ней. Теперь это был сдержанный, полный собственного достоинства человек с невозмутимым выражением лица, что одновременно и раздражало, и притягивало Докки. Можно было подумать, что в этой холодной отстраненности он не замечает ее присутствия, здороваясь и обмениваясь любезными репликами с подходящими к нему людьми. Но ее кисть, что так и лежала на его локте, по-прежнему накрывала его большая теплая ладонь, которой он, незаметно для окружающих, то похлопывал, то сжимал, то поглаживал руку Докки, давая тем понять, что вовсе не забыл о своей спутнице и ему приятно ощущать ее рядом с собой.