Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Нет, ничего. Он был младше – это всё, что я знаю… (Рыдает.) Господи. Чем она заслужила такое? Бедная девочка… Лили выглядела очень счастливой… А оказалось, она целовалась в постели с собственной смертью…
– Возьмите носовой платок, фрёкен Мимми, вытрите слёзы… Нет, можете не возвращать. Вот моя визитная карточка, здесь номера домашнего и рабочего телефонов. Пожалуйста, если вспомните что-нибудь, звоните в любое время дня и ночи. У нас ноль улик, а преступления обычно раскрываются по горячим следам.
– (Всхлипы.) Большое спасибо. Я позвоню вам обязательно.
(Через два месяца, 7 июля 1932 года, окраина города Мальмё)
– Я так благодарна, что ты пригласил меня к себе. Я знаю, чем ты рискуешь.
– О чём ты, любимая? Я готов пожертвовать жизнью ради тебя. Не волнуйся, всё отлично продумано. Полиция понятия не имеет, кого искать, мы укрылись в маленьком домике на краю леса, я проследил, как ты приехала на вокзал… Хвоста не было. Полицейские далеко не так гениальны, как в детективах.
– (Виснет на шее, звуки поцелуев.) Ты у меня просто умничка!
– Ты тоже молодец, давай не будем скромничать. Разыграла спектакль как по нотам, словно лучшая актриса. Я на прошлой неделе читал интервью полицейского о ходе расследования. Они в заблуждении, ну и отлично. Скажи, а Лили тебе не снится?
– (Презрительно.) Ой, да было бы с чего. Фиглярка, противная мерзкая баба, набивалась мне в подруги, а потом ещё и вздумала шантажировать моего кумира. Я влюбилась в тебя с первого взгляда, милый. Плакала ночами, что ты с ней.
– Да, я богатый человек – говорю тебе откровенно. Подлая Лили засняла нас с ней голыми в постели с помощью спрятанного в стене мини-фотоаппарата. Появись такие снимки в прессе моего государства, разразился бы чудовищный скандал. Эта сучка Линдстром сначала требовала пожизненную ренту, и я смалодушничал, был готов платить каждый месяц… Но ей показалось мало, она захотела женитьбы… Благодарю тебя, что согласилась помочь.
– Это меньшее, что я могу сделать, любовь моя. Прикажи – и я убью всех проституток Швеции, а также соседней Норвегии. Ты знаешь, Лили была скрытна. Она ни разу не похвасталась, что шантажирует тебя… Даже покупок дорогих не делала, с тех-то денег, которые ты ей передавал. Кстати, страшно было её убивать?
– (Вздох.) Конечно. Я же нормальный человек, а не психопат. К сожалению, пришлось пойти на столь театральные меры, как обескровливание. На маньяка свалить удобнее, за версию с серийным убийцей охотно хватаются и следователи, и пресса. Это кроваво, мистично, и глупая публика обожает.
– (Запинаясь.) А ты… ты… правда пил её кровь?
– (Со смехом.) Явная усталость, дорогая моя. Безусловно, нет. Я лишь смочил в крови бокал и поставил на стол, дабы выглядело эффектнее для тупых полицейских.
– Я так и знала.
– Хорошо. Давай-ка, ты немного отдохнёшь с дороги, наберёшься сил. Я приготовлю ужин – есть оленина, копчёный лосось, засахаренная клюква.
– (Всхлипывая.) Для меня в жизни никто такого не делал. Чем я приглянулась тебе – несчастная проститутка из заштатного и бедного района Атлас в Стокгольме?
– (С усмешкой.) Я впервые увидел тебя в короткой юбке и был сражён твоими мускулистыми ножками. А когда однажды стал свидетелем утренней пробежки… Извини, тут уж у мёртвого встанет. Ты замечательная бегунья, я такое люблю. – (Улыбается.) – Поспи, солнышко. У меня припасён подарок, Мимми, – я купил тебе новое, очень красивое платье. Старомодно, однако симпатично.
– Покажи же его мне! Ну, пожалуйста!
– Нет, милая. Ты наденешь платье завтра, ведь мы пойдём в лес на охоту.
– (Игриво.) Ой, как интересно. Я никогда не была на охоте.
– Всё когда-то случается в первый раз, моя лапочка.
– (Сонно.) А на кого мы с тобой будем охотиться?
– Обещаю, любимая, – для тебя это станет главным сюрпризом вечера…
Из официального доклада полиции Стокгольма
«Ввиду полной невозможности за последние 22 года установить личность убийцы фрёкен Лили Линдстром и пропажи без вести главного свидетеля по её делу, соседки фрёкен Мимми Стефенсен, мы закрываем расследование о деле «Атласского вампира»[49] и отправляем бумаги в полицейский архив. 17 октября 1954 года».
Комаровский проснулся от неприятного ощущения, что на него кто-то смотрит. Он чуть подтянулся на подлокотниках кресла и с трудом разлепил веки, словно залитые клеем. Вольф Лютвиц сидел за своим рабочим столом под портретом Гитлера и изучал Сергея любопытствующим взглядом – как ребёнок слона в зоопарке.
– Почему ты меня не убил? – спросил Комаровский. – Я же признался, что русский.
– Если бы хотел, застрелил бы тебя в парке, – равнодушно ответил Лютвиц. – Но ты ведь тоже меня не убил, хотя мог в любую минуту. Скажем так, мы с тобой теперь в расчёте.
Сергей с хрустом потянулся, разминая затёкшие руки.
– Ты дважды спас мне жизнь – пусть и по ошибке, считая немцем. Поэтому сейчас я тебя не убью. Сдам в штаб, там пусть решают. Официально с этой минуты ты военнопленный.
Лютвиц запрокинул голову и впервые с февраля расхохотался.
Правда, смеялся он как-то не по-человечески. Скрипуче, словно старое дерево на ветру.
– Замечательно. Мы сидим с тобой в центре Берлина – в здании, где находятся СС, криминальная полиция и гестапо. Стоит только свистнуть, как в тебя всадят полторы сотни пуль. А ты мне торжественно объявляешь: я в плену. Гениально.
Теперь рассмеялся уже Комаровский – злым, нехорошим смехом.
– Сука, оглянись. От вашего рейха, запланированного от Франции до Урала, осталось десять улиц. Мы зажали вас, как орех в клещах. Вы уже либо мертвецы, либо пленные. И заверяю тебя – лично я возьму как можно меньше пленных. Эсэсовцы, гестапо, прочие ваши выблядки для меня вообще не люди. Вермахт или этот клоунский фольксштурм – их я тоже не пожалею. Слушай, тварь. Я жил до войны простой жизнью обычного человека. Была любимая работа – как и ты, я полицейский… ну, у нас есть слово milizija. Жена, ребёнок. Ловил карманников, убийц, воров. Выпивал по праздникам с друзьями, случалось. Политикой не интересовался – но в партию вступил, положено. Приходит твой сучий Гитлер, и ни жены у меня, ни сына, ни дома. Никого больше. Я дня единого теперь не проживу, чтобы вас не убивать. Давай, зови своё гестапо. Патроны кончатся – зубами в глотку вцеплюсь. Я давно уже мёртвый, хоть и по земле ещё хожу.