Впрочем, у него нашлось для этого объяснение: он помог Университету Айовы в момент, когда это учебное заведение нуждалось в улучшении своего публичного имиджа. В тот день, когда Хултин вернулся с Аляски, в университете разразился скандал. Погибла молодая студентка, бывшая, в свою очередь, дочерью именитого выпускника, а ее возлюбленному предъявили обвинение в убийстве. Университетское начальство попыталось замять дело, но оно попало в газеты, хотя юноша был впоследствии полностью оправдан.

«Университет отчаянно нуждался в позитивной рекламе, – рассказывал Хултин, – и они готовы были цепляться за любую соломинку. Поэтому мое путешествие на Аляску пришлось как нельзя кстати. Они раздули его значение до невероятных пропорций». Университетский отдел по связям с общественностью робко выдвинул идею: не пожелает ли он совершить тур по городам штата, читая лекции о гриппе и рассказывая об экспедиции с показом слайдов? Хултин, конечно же, согласился и чудесно провел время, выступая в местных отделениях Ротари-клуба [12] и заодно совершенствуя свой английский.

Когда осенью начались занятия в аудиториях, Хултина поразил контраст между университетами Айовы и Упсалы. В последнем обучение медицине «представлялось делом несложным при полном отсутствии такого стимула к успехам в учебе, как страх оказаться неудачником».

Легковесный тон в отношении к занятиям в Упсале задал сам декан в обращении к студентам в первый день учебного года. «Что ж, желаю вам в ближайшие несколько лет хорошо провести у нас время, – сказал он. – И не волнуйтесь – дипломы об окончании получат все». Полная программа медицинского факультета была рассчитана на шесть лет, но декан заявил: «Вероятно, кто-то из вас будет учиться лет семь или восемь. Но это не имеет значения. У некоторых уходит даже десять. Я знал одного студента, который проучился пятнадцать лет, потому что по большей части на лекциях он спал. Мне ли не знать таких? Я сам был одним из них».

В Айове же, напротив, студенты относились к занятиям максимально серьезно. Успех в учебе они рассматривали как ключ к преуспеванию в дальнейшей жизни. Университет становился для них первой ступенью в обществе меритократии [13] , где процветания добивались только самые способные. Среди студентов-медиков преобладали мужчины, совсем недавно вернувшиеся с фронтов Второй мировой войны, – серьезные, целеустремленные люди, состязаться с которыми в знаниях оказалось на редкость нелегко.

В университете постоянно давали понять, что дипломы врачей получат только лучшие. Сам Хултин был принят сразу на один из старших курсов, но другие студенты рассказали ему, что здесь декан тоже обращался к первокурсникам в начале года со своего рода напутствием. Но только оно не было ни в малейшей степени похоже на речь декана из Упсалы. В Айове он начал с того, что попросил: «Посмотрите на своего соседа слева. А теперь – справа. И запомните их лица. Потому что очень велики шансы, что уже скоро вы их здесь больше не увидите».

После обеда каждую пятницу на доске объявлений рядом с дверью кабинета декана вывешивались списки студентов, где фамилии располагались согласно занятому каждым месту по итогам еженедельных сводок полученных оценок. И каждую пятницу студенты не без трепета выискивали в списках свои фамилии. Хултин вкладывал в учебу все свое усердие. Он занимался так много, что трудиться больше казалось невозможным даже ему самому. И при этом он почти никогда не попадал в двадцатку лучших своего курса. Но хуже всего было то, что, как знали все, если показатели студента падали ниже определенного уровня, его могли отчислить в любое время – даже в последний год обучения. На курсе Хултина так и произошло. Трое студентов провалили последний экзамен. И только одному была разрешена пересдача. Двое других покинули университет, так и не став дипломированными специалистами.

«И по ходу учебы таких было много, – с содроганием вспоминал Хултин. – Я изнемогал в трудах, но ни разу не попал во главу списка. Меня там даже близко не было. Только однажды на курсе, где было 104 студента, я занял шестнадцатое место. И подумал: “Бог ты мой! Не могу себе представить, сколько же знают те пятнадцать, что оказались лучше меня!”».

Он, разумеется, сумел получить диплом и занялся частной практикой врача-патолога в Калифорнии, где в течение следующих тридцати лет работал в основном в Сан-Франциско и в Лос-Гатос. И жил он на широкую ногу. В его элегантном домашнем кабинете, где каждый дюйм пространства с толком использован для размещения книг и документов, висит большая карта мира, утыканная булавками. Каждая булавочная головка обозначает место, где ему довелось побывать, и, судя по карте, побывал он почти в каждом уголке земного шара. Свободное время в последние двадцать пять лет он использовал, чтобы собственноручно построить дом в горах Сьерра-Невады. Это точная копия норвежской бревенчатой хижины XIV века. Теперь он проводит там все выходные дни, и там же хранится череп супербизона, подаренный ему Отто Гейстом в 1949 году.

По временам Хултин мысленно возвращается в прошлое – к незабываемому путешествию на Аляску, породившему у него неизбывный интерес ко всему, что связано с инфлюэнцей. «Каждый раз, когда мне на глаза попадается статья о гриппе, я внимательно изучаю ее и вырезаю для своего архива», – говорит он.

А между тем в этой области с течением времени делались открытия одно примечательнее другого. Ученым удалось установить, как вирус инфлюэнцы проникает в клетки. Подобно всем остальным вирусам, он не может существовать сам по себе, а должен обязательно просочиться внутрь клетки организма, где его единственной функцией становится размножение. Он использует молекулы клетки как механизм, производящий тысячи новых вирусов. Для того чтобы попасть внутрь клетки, а потом вырваться из нее, вирусы гриппа нуждаются в двух различных протеинах. Во-первых, в геммаглютинине, который одновременно заставляет слипаться красные кровяные тельца, но служит основным инструментом проникновения вируса в клетку, а во-вторых, в нейроминидазе, позволяющей вновь образовавшимся вирусам струей вырываться из клетки и поражать соседние. И геммаглютинин, и нейроминидаза образуют неровности на поверхности вируса, представляя собой главные цели для иммунной системы организма, стремящейся остановить вторжение вирусов.

Именно эти два белка являются важнейшими для вируса гриппа, и потому ученые стали классифицировать и наименовывать штаммы в зависимости от содержащихся в них геммаглютининов и нейроминидаз. Например, штамм, поразивший людей в 1946 году, был назван H1N1. В следующий раз вирус инфлюэнцы претерпел значительные изменения, вылившиеся в пандемию в 1956 году, и получил название H2N2. Нагрянувшая потом крупная эпидемия 1968 года вызвалась вирусом, в котором геммаглютинин претерпел существенные изменения в сравнении с 1956 годом, в то время как нейроминидаза осталась прежней, а потому его классифицировали как H3N2.

В сражении атакующих организм вирусов и защитной системы человека белые кровяные тельца вырабатывают антитела, которые прилепляются к геммаглютининам и нейроминидазам вирусов, блокируют их и обезвреживают вирусы. Но могут уйти несколько дней, прежде чем иммунная система выработает достаточное количество антител, чтобы справиться с болезнью, если только ее вызывает не тот же штамм гриппа, который уже пытался атаковать человека прежде. В таком случае иммунная система срабатывает незамедлительно и не дает инфекции распространиться в организме вообще. И только когда в геммаглютининах и нейроминидазах генов вируса происходят действительно радикальные изменения, организм легко поддается вторжению, что и вызывает пандемию.