Элен казалось, что Райан, несмотря на все рассказы о своей респектабельной торговле, при возвращении из походов проходил мимо испанского городка, не бросая там якорь. Однако он сказал, что имеет привычку подходить к берегу в уединенной бухте под названием Баратария-Бей. Оттуда, по сложной сети заболоченных рукавов и протоков дельты, он входил в Новый Орлеан с «заднего двора». Свои грузы Райан размещал во временном сооружении на берегу, где они могли храниться до того времени, пока он не посылал за ними кого-нибудь, чтобы сбыть их своим деловым партнерам, которые уже сами перевозили товары в город. Как он утверждал, эти маневры были необходимы для того, чтобы обойти бесконечные придирки испанской бюрократии, не говоря уже о взятках, которые требовались для подкупа коррумпированных портовых чиновников. Райан не хотел подчиняться ни тем, ни другим из принципа, поскольку губернатор Сальседо всячески мешал торговым связям с американцами.

Райан утверждал также, что не он один пользовался этой бухтой. Уже для нескольких каперов она стала промежуточным портом и неофициальным входом в Новый Орлеан. Каперы приходили и уходили, когда им было угодно, уважая собственность друг друга, с одной стороны, из-за того, что это закон моря, а с другой стороны, потому что было бы слишком опасно затевать ссоры.

Беженцы с Сан-Доминго выстроились вдоль борта «Си Спирита», чтобы увидеть, как приближается долгожданный берег. Они радовались окончанию плавания и в то же время казались слегка подавленными: что ожидает их на берегу, где они станут жить, чем будут заниматься? Время, проведенное в плавании по Карибскому морю и по Мексиканскому заливу, было небольшим перерывом в их путешествии к своему будущему. На судне они мало о чем думали, кроме как скоротать бесконечные, залитые солнцем дни и осыпанные звездами ночи. Теперь на них навалилась неизвестность.

Элен было знакомо это душевное волнение, но сейчас она ощущала медленно растущий восторг. Впереди была новая страна. Новым должно было стать все – люди, обычаи, пейзажи.

Над головами кружили стаи чаек, которые резко выделялись своими белыми крыльями на сером фоне неба на юго-западе. Их пронзительные крики были похожи то на гневную ругань, то на жалобно-отчаянные вопли. Огромный пеликан пролетел мимо них к узкой полоске земли, тяжело хлопая крыльями. Резко пахло гнилыми растениями и рыбой.

– Фу! – произнесла стоявшая возле Элен Эрмина. – Ну и запахи!

– Они не так уж и плохи.

Запахи то появлялись, то исчезали в зависимости от перемены ветра и его порывов. Над их головами реяли паруса, надуваясь и хлопая с судорожными перерывами. Платья женщин прилипали к телу, и подолы юбок развевались у них за спиной.

Эрмина подняла руки к затылку, чтобы придержать узел своих рыжеватых, подкрашенных хной волос.

– Я бы, пожалуй, предпочла каждый день нюхать несвежую краску грима, запах дешевых комнат, конского навоза на улицах. Эта дикая местность ужасает меня и угнетающе действует на мое обоняние, – проговорила она.

– Ерунда это! – поддразнила ее Элен. – Это пахнет нашим обедом, который готовится на камбузе.

– Тише, а то ваши слова долетят до кока, и он станет каждый день кормить нас рыбой до тех пор, пока мы не сойдем на берег. Позвольте мне встать рядом с вами так, чтобы вдыхать аромат ваших духов. Я давно собиралась сказать вам, что он чарующий!

Элен поблагодарила ее. Она уже не в первый раз слышала хорошие отзывы о духах от разных людей, но этот показался ей самым искренним. От похвалы Элен смутилась, как будто ее поймали на каком-то неблаговидном поступке.

– Мне хотелось бы иметь такие духи. Может быть, вы скажете, как они называются и где я смогла бы их купить?

– Боюсь, что их нет в продаже. – Эрмина пожала плечами.

– Ах, ну конечно же, если вы не хотите говорить... Это ваше право.

– Не в этом дело, – смущенно ответила Элен.

– Тогда, возможно, вы скажете мне, какой парфюмер в Париже их готовит, и когда я буду там в следующий раз...

– Они не из Парижа.

– Вы уверены? – удивленно спросила Эрмина, хмурясь. – У них ведь такой естественный аромат...

– Да, я совершенно уверена.

Элен принялась рассказывать актрисе, откуда они к ней попали. В порыве откровенности она призналась, что собирается даже наладить их производство с помощью Дивоты, разумеется, когда они устроятся в Новом Орлеане.

– Вы сами? Так ведь это чудесно! И вы откроете parfumerie?[19]В таком случае я стану вашей первой покупательницей!

Элен весело рассмеялась над таким предложением:

– Вы заставляете меня поверить в то, что это предприятие окажется успешным.

– Естественно, так и должно быть. С таким благоухающим букетом как оно может не оказаться успешным?

– Первый мой флакон будет для вас, – пообещала Элен.

Актриса повернулась к Флоре Мазэн, сидевшей неподалеку со своей горничной Жерменой.

– Вы слышали? Элен намерена производить свои собственные духи!

– Очень мило. – Флора подняла голову и кротко улыбнулась. Она нерешительно смотрела на них обеих, будто хотела подойти к ним, но после непродолжительного раздумья опустила ресницы и продолжила работу над своей вышивкой, лежавшей у нее на коленях.

Эрмина переглянулась с Элен, высоко подняв бровь и покачав головой. В поведении Флоры было что-то непонятное, какая-то отчужденность, как будто она сторонилась любых компаний, предпочитая оставаться в одиночестве, и даже гордилась этим. Временами даже казалось, что на Эрмину и Жози, а может быть, и на Элен она смотрит свысока. Но поскольку Флора с презрением отвергла попытки мадам Туссар завязать с ней знакомство, говорить о ней так определенно было нельзя. Однако никакие уговоры не смогли вырвать девушку из ее добровольного отшельничества.

Беженцы за время пути успели познакомиться друг с другом достаточно хорошо. Сведенные волей ужасных обстоятельств вместе, а потом получив массу свободного времени, они попытались отвлечься от неприятностей и получить дружескую поддержку и утешение. Они говорили не умолкая и уже знали все: и о подробностях желудочных проблем месье Мазэна, и об ужасных муках его дочери Флоры, которая обучалась в пансионе на Мартинике, где ее заставляли часами стоять на горохе и били по рукам линейкой за то, что девушка не могла громко говорить. Мадам Туссар развлекала спутников яркими описаниями своих женских болезней, а они удивлялись тому, как с месье Туссар мог произойти инцидент, когда его заподозрили – разумеется, ошибочно – в фальсификации записей регистрации, в присвоении и растрате казенных денег. Жози громко выражала недовольство своим положением и ролями инженю на сцене, и все пассажиры несколько раз оказывались свидетелями жарких ссор и примирений между Эрминой и Морвеном.

Но конечно, ничто не вызывало у окружающих такого интереса, как отношения между Элен и Байяром. Об этом ходило много слухов, и Элен знала о них. Особенно жадный интерес возникал, когда она вместе с Дюраном и Байяром оказывалась в одной комнате. Однако Дюран перестал проявлять внимание к Элен. Он предпочитал общаться или с Серефиной, которая ухаживала за ним в первые дни после ранения, или с мужской половиной общества. По мере того как его раны на руке и на щеке заживали благодаря успешному лечению, уходу и целебному морскому воздуху, он особенно сдружился с Мазэном, который, как коллега-плантатор, очевидно, считал, что у них есть много общего. Поэтому никого не удивляло, что эти двое мужчин часто прогуливались по палубе, тогда как Флора тащилась за ними следом, бросая взгляды на Дю-рана и вспыхивая алыми пятнами и прихорашиваясь, стоило ему только заметить ее присутствие.