Первые сведения о состоянии Ванлоо, сказал по телефону представитель фирмы Шюттельмарка, восходят к 1826 году. Тогда некий господин Ванлоо привлек к себе внимание в Англии, купив за две тысячи фунтов скаковую лошадь, которая вскоре после этого выиграла скачки в Дерби. Предыстория этого была агентству Шюттельмарка неизвестна.

Зато о том, что было после, фирма могла сообщить кое-какие подробности; Трепка занес их в записную книжку, они и привели его в раздражение, о котором говорилось выше. Так или иначе, два обстоятельства были для него теперь несомненны: семья Ванлоо появилась в Европе вскоре после ссылки Наполеона на остров Святой Елены и, хотя ее члены были натурализовавшимися англичанами, в основном они жили на вилле Лонгвуд в Ментоне.

Разве это не подтверждало справедливость слов миссис Ванлоо и сплетен Пармантье? Пожалуй, подтверждало. Но ни один из источников, с которыми был знаком директор банка, не упоминал, что на острове Святой Елены существовала семья по фамилии Ванлоо. Не оставалось ничего другого, как еще раз побывать в библиотеке и поискать там какой-нибудь забытый томик, в котором окажутся нужные сведения.

Видно, Трепке суждено было во время поездок из Ментоны в Ниццу каждый раз наталкиваться на одного из членов семьи, так неотступно занимавшей его мысли. В прошлый раз был Аллан, на сей раз — Мартин. Мартин сел в автобус в районе Карноле, очень далеком от того места, где он жил. Интересно, почему? — спросил себя банкир. Не хочет, чтобы его заметили, или экономит деньги на билет? Вид у славного Мартина был такой, словно он в последнее время плохо спал: пухлые щеки обвисли, и весь он казался одутловатым и бледным. В порядке ли у него сердце? — подумал директор банка. Конечно, он любит выпить, но в его годы это не должно было бы на нем отражаться! «Брат умер от сердечного приступа, — нашептывал банкиру внутренний голос, — таков диагноз доктора Дюрока…» Директор банка заставил внутренний голос умолкнуть. Казалось, Мартин был погружен в глубокое раздумье, он выпятил губы, опустив уголки губ, как делают многие, когда напряженно думают. И вдруг директору банка пришла в голову удивительная мысль: а ведь он похож на бога благоденствия, бюст которого стоит на столе у Эбба, но только на бога, у которого неприятности!

И вправду! Мартину с его пухлыми щеками, добродушным, хотя и жадным ртом и короткими черными волосами, казалось, недоставало только подходящего костюма, купленного на каком-нибудь восточном базаре, чтобы в любую минуту сыграть бога Пушана на карнавалах Ривьеры.

По прибытии в Ниццу Трепка потерял Мартина из виду, но вскоре заметил его у витрины какого-то магазина. Заложив руки за спину, Мартин в глубоком раздумье разглядывал витрину. И что же в ней было выставлено? Банкир с трудом удержался от смеха. Не что иное, как снаряжение фокусника. Надо быть бездельником-англичанином, подумал банкир, чтобы иметь досуг заниматься подобным вздором! И Трепка поспешил дальше, оставив Мартина в раздумье у витрины.

В библиотеке банкир еще раз проштудировал список литературы о Наполеоне. Вооружившись несколькими томами, которых до сих пор не читал, — «Воспоминаниями» лорда Холленда, «Письмами со Святой Елены» капитана Дакра и «Фактами, касающимися Наполеона» Хука, он устроился в углу читального зала и углубился в книги.

И вдруг ему пришлось вернуться с небес на землю. Боковым зрением он приметил знакомый силуэт. Так и есть — подняв глаза, он увидел, что к прилавку выдачи книг направляется доцент Люченс. Что ему здесь понадобилось? Неужели он идет по тому же следу? Будет очень неприятно, если, заказав книги о Наполеоне, он узнает, что их уже взял господин, который сидит за столиком в углу. Ведь Трепка всячески подчеркивал, что знает о Наполеоне все, а теперь, почти как школьник за партой, изучает книги, которые должен был бы знать наизусть! Вот какие мысли проносились в голове банкира. Но к счастью, его опасения не оправдались; доцент заказал и получил два толстых тома и устроился с ними в другом углу читального зала.

Трепка продолжал читать. Около часу дня он почувствовал, что у него сосет под ложечкой, и понял: настало время ланча! Он украдкой покосился в ту сторону, где сидел Люченс, и увидел, что тот с головой ушел в свои фолианты. Соблюдая величайшую осторожность, Трепка тихонько выбрался из библиотеки, нашел на углу ресторанчик и заказал ланч. Поглощая еду, он улыбался, довольный, что ему удалось ускользнуть от внимания шведского коллеги.

Между тем, обладай Трепка телепатическим даром, его улыбка, весьма возможно, не была бы столь самодовольной. Люченс обнаружил датчанина сразу, как вошел в зал, хотя предпочел сделать вид, будто ничего не заметил. Но в голове доцента сразу возник вопрос: что здесь делает Трепка? И как только датчанин отправился перекусить, Люченс решил осторожно исследовать книги, лежащие на столе коллеги. При виде книг, которыми был завален стол, брови Люченса недоуменно поползли вверх. Святая Елена! Наполеон! Ему казалось, что об этом Трепка знает все! И тем не менее датчанин сидел в библиотеке и читал книги по своей «специальности». Может, это было связано с тем, что как раз в эти дни он познакомился с семьей, приехавшей с острова в Атлантике? Взгляд доцента упал на раскрытую страницу, и он прочитал:

Бывают мелочи, которые характеризуют ситуацию лучше, чем пространные слова и толстые фолианты. Такой мелочью была так называемая «бутылочная война» на острове Святой Елены. Рассказ о ней производит впечатление такого же ребячества, как драка на школьном дворе, и тем не менее он, быть может, ярче показывает настроения, царившие на вилле Лонгвуд, чем длинные отчеты сэра Хадсона Лоу и высокопарные исторические трактаты.

Началом упомянутой войны послужило то обстоятельство, что на острове бутылки были редким и дорогим товаром. Их присылали из Европы или из Капстада. Два раза в месяц сэр Хадсон Лоу по долгу службы поставлял на виллу шестьсот тридцать бутылок вина и требовал, чтобы пустые бутылки возвращали ему в целости и сохранности… Позвольте нам мимоходом заметить, что император и его окружение едва ли могли жаловаться на муки жажды: тысяча двести шестьдесят бутылок вина в месяц — это в среднем сорок бутылок в день… А обитали в это время на вилле восемь членов императорской свиты, двенадцать слуг-французов, восемь слуг — уроженцев острова (которым наверняка вино не предлагали) и двое слуг-китайцев, а они по причине своего происхождения, без сомнения, вино не пили!

Ну так вот, каждый раз, когда Хадсон Лоу посылал за своими пустыми бутылками, ему отвечали, что бутылок нет, и каждый раз, когда он посещал виллу, то обнаруживал у входа пирамиду из разбитых бутылок. Так пленные французы ясно и недвусмысленно выражали свое критическое отношение к коменданту и его распоряжениям. Страж бесился от ярости, обвинял «генерала Буонапарте», что тот умышленно оказывает неповиновение предписаниям английского правительства, грозил прекратить поставки вина, если скандал будет продолжаться… Обоюдное раздражение было так велико, что трагикомическая «война пустых бутылок» продолжалась не менее двух лет, впрочем, поставки вина не прекращались…

Люченс провел рукой по лбу. Что-то поразило его в прочитанном отрывке, что-то не имевшее непосредственного отношения к героической войне. Что же это было? Ага, теперь он понял. Это было слово «китайцы». Стало быть, на Святой Елене были китайцы? Он раскрыл еще один из томов, взятых директором банка, и, полистав его, нашел официальный поименный список мужского населения острова. Сомнений не оставалось. Среди представителей различных рас, обитавших на острове в южной части Атлантического океана, насчитывалось немало китайцев, чистокровных и полукровок, которые были привезены сюда в качестве рабочей силы, конечно, то была более изощренная форма работорговли. На вилле Лонгвуд было двое китайских слуг, да еще иногда к работе в саду под верховным надзором императора привлекали представителей этой расы. Была знаменитая гравюра на дереве, где Наполеон в огромной, защищающей его от солнца соломенной шляпе орудует лопатой в своем саду и ему помогают рабочие-китайцы…