Между тем австрийцы старались как можно лучше воспользоваться отсутствием короля. Они могли теперь с успе хом действовать наступательно, благодаря многочисленной армии; но надо было действовать поспешно. В Силезии проходы и крепости были заняты прусскими гарнизонами, для удаления которых потребовалось бы много времени, поэтому предприятие это было для них делом второстепенным. В Саксонии же легче можно было пожать лавры; Даун поспешил туда с главной армией, оставив в Силезии генерала Гарша лишь с двадцатитысячным войском для осады Нейсе. Этот поход австрийского полководца побудил Кейта отправиться тоже в Саксонию, чтобы поддержать принца Генриха. Сюда же прибыл и герцог Цвей брюккенский с имперскими войсками, и пруссакам грозила потеря этой столь полезной военной провинции. Принц Генрих, прикрывавший ее до сих пор со своей маленькой армией, должен был уступить перед многочисленностью и отступил к Дрездену. Проект Дауна состоял в том, чтобы овладеть этой столицей, вытеснить пруссаков из Саксонии или совершенно их истребить и отрезать короля от Эльбы; для выполнения его необходимо было удержать как можно долее этого грозного полководца в его собственных владениях. С этой целью Даун предупреждал генерала Фермора, советуя ему не вступать в битву с королем, этим хитрым (по его словам) неприятелем, которого он еще не знал, и ограничиться лишь оборонительными действиями, пока Саксония не будет очищена. Курьер, посланный с этой депешей, попался королю после Цорндорфской битвы, и тот ответил ему от имени Фермора: «Вы вполне основательно предостерегали генерала Фермора от хитрого врага, который вам больше знаком, чем ему; хотя он и держался твердо, но все же был побит».

Принц Генрих, полагаясь на содействие Фридриха, старался с помощью различных маневров удержаться на своей позиции, несмотря на многочисленность неприятеля; это удалось ему. Имперские войска осадили и взяли Зоннен штейн, так как комендант этой крепости растерялся и сдался военнопленным с 1400 человек гарнизона. Даун пытался овладеть Дрезденом и с этой целью подошел к городу, имевшему лишь слабый гарнизон и незначительные укрепления. Но благоразумие и решимость коменданта, графа Шметтау, восполнили недостающее. Он сделал вид, будто собирается сжечь великолепные предместья города, имевшие 6- и 7-этажные дома, которые видны были даже из-за городских стен. Двор и город были поражены, узнав об этом. Королевская семья полагала, что все ее члены, находящиеся во дворце, подвергнутся при этом величайшей опасности. Когда же стали наполнять дома горючим материалом, поднялся всеобщий вопль; граждане, магистрат, двор – все молили о пощаде; земские чины выслали своих депутатов с просьбами. Шметтау сослался на крайнюю необходимость защищаться, причем объявил, что саксонцы, в качестве врагов, не могут ожидать от него предпочтения, если даже их союзники умышленно грозят столице его короля. Поэтому он советовал им обращаться с просьбами не к нему, а к этим же союзникам; такая попытка была предпринята, но вначале безуспешно, так как Даун льстил себя надеждой легкого завоевания и неохотно отказывался от предприятия, обещавшего большие преимущества. Надеясь, что прусский комендант побоится угроз, он обещал отмстить сожжение городских предместий самым жестоким образом и при взятии города не пощадить ни одного пруссака. Шметтау заявил, что в крайнем случае он будет защищаться по всем улицам, что королевский дворец будет его последним оплотом и что он погребет себя под его развалинами. Действительно, он предполагал наполнить дворец порохом, силою привести туда главных придворных и государственные чины и в покоях наследного принца, среди трепещущей королевской семьи, ожидать исхода неприятельского предприятия. Подобная угроза, исполнение которой едва ли представлялось вероятным, была хорошо рассчитана и оказала желаемое действие. Даун отступил от Дрездена, а Шметтау не тронул предместий. Воспламеняющиеся вещества были вынесены из домов, и граждане на этот раз успокоились.

Между тем Лаудон вторгся в Котбусский округ и обложил эту бедную страну громадными контрибуциями. Под страшнейшими угрозами вымогали у жителей все имеющиеся у них деньги, всякие ценные вещи, например, ложки, пряжки, даже обручальные кольца; когда и этого не хватило, то были схвачены в качестве заложников многие члены магистрата из Котбуса, Келера и Астерата. Казалось, что австрийцы по жестокости хотят сравняться с русскими, так как не только грабежи, но и пожары деревень и всякого рода ужасные насилия ознаменовали это их вторжение. Так, например, один вельможа, по имени Панневиц, подвергся их нападению в своем имении; разграбив все, они потребовали огромную сумму денег, которой тот не мог дать, и тут же в кровати стали рубить его саблями, потом полунагого и окровавленного привязали к хвосту скачущей лошади.

Чрезвычайное превосходство австрийских и имперских войск в Саксонии подало союзникам повод к новым обширным планам. Они задумали совершить нападение на принца Генриха с фронта и с тыла одновременно, чтобы совершенно уничтожить его войско. Предводители различных союзных армий совещались уже по этому поводу и сделали соответствующие распоряжения, как вдруг раздалось: «Фридрих идет!» – и все их намерения были уничтожены. Король соединился с принцем Генрихом и хотел сразиться с австрийцами, чтобы прогнать их в Богемию и прийти в помощь Силезии, которая была лишь слабо защищаема и потому находилась в большой опасности. Неприятель собирал тут контрибуции и осадил Нейсе и Козель. Фуке хотя и окопался у Ландсгута с прусским корпусом в 4000 человек, но не мог препятствовать движениям столь многочисленного неприятеля. Даун тщательно избегал сражения и старался замедлить поход Фридриха в Силезию с помощью выгодно расположенных отдельных отрядов. Его главный лагерь у Стольпена был одним из самых неприступных в Саксонии; он представлял крутые утесы, озера, болота и горные ущелья. Главнокомандующий и его армия были преисполнены мужества и радостных надежд. Мнимая победа их союзников при Цорндорфе послужила поводом к торжественному благодарственному молебствию при звуках труб и литавр, при громе всей артиллерии, батальном ружейном огне и победном ликовании войска. Одни лишь благоразумные люди сомневались в этой победе, достоверность которой достаточно опровергалась прибытием короля и разрушением всех проектов австрийцев. Несколько австрийских корпусов были выбиты с позиции, и произошло много схваток. Хотя путь в Силезию был открыт для пруссаков, но Даун неподвижно сидел в своем лагере; между тем Фридрих не терял еще надежды заставить его уйти назад в Богемию, отрезав его транспорты и разрушив магазины. Имперские войска не тревожили его: лишенные продовольствия и фуража, они, по его мнению, должны были отступить: поэтому король занял лагерь при Баутцене. Армия его, утомленная еже дневными походами в течение двух месяцев, нуждалась в отдыхе, а тут подходило как раз суровое время года, пехота должна была делать в шалашах печи, а кавалерия – строить конюшни из хвороста. О положении армии лучше всего можно судить по письму короля к лорду Маршалю, в начале октября: «Пока не выпадет снег, мне нельзя и вздремнуть. Как бы охотно променял я половину той славы, какую вы мне приписываете, на небольшой отдых».

Наконец обе армии переменили позиции. Даун опять занял сильный лагерь недалеко от прежнего, а пруссаки расположились около Гохкирха. Безопасность этой позиции всецело зависела от владения так называемыми Каменными горами, и прусский генерал Ретцов получил соответствующий приказ, но он нашел эти горы уже занятыми австрийцами. Король приказал ему через своего флигель-адъютанта Геца прогнать их, полагая, что там стоит неприятельский арьергард. Между тем тут расположился императорский гренадерский корпус, притом весьма близко от правого крыла главной армии. Благодаря данному обстоятельству атака этой позиции лишь с несколькими батальонами была немыслима. Однако Фридрих не удовлетворился такими доказательствами невозможности и повторил приказание, присовокупив, что Ретцов ручается своей головой за атаку. Генерал этот, воспитанный в Потсдамской военной школе и уже седой, имел весьма высокое понятие о военной дисциплине, но в этом случае он полагал, что надо ослушаться. Ответ его гласил: «Голову свою я слагаю у ног короля, приказ которого священен для меня, но мне еще более свят голос совести, так как я не могу ответствовать перед Богом и людьми за столько человеческих жизней, пожертвованных без всякой пользы; атаковать я не буду и представляю это дело на усмотрение Вашего Величества». После этого он был арестован и шпага у него была отобрана.