Настя миновала заброшенную часть парка, вышла на широкую аллею и покатила к выходу. Хорошо гулять, все-таки на ногах мысли в голову приходят не такие грустные, как когда сидишь дома, но пора возвращаться. Скоро время Данилкиного обеда, а она и так нарушила режим, позволив ему спать на утренней прогулке. Вообще бестолковая она какая-то, неприспособленная, будто ненастоящая. Мать несуразная, безответственная, вообще страшно подумать, как бы они с Данилкой выжили, если бы не Лариса. И в жизни ничего не может сделать, ни любимого спасти, ни подругу с мамашей помирить. Между тем проблему надо решать, и срочно, с ленинградской пропиской не шутят.

Подруга еще ни разу не уходила ночевать к родителям, хотя, по мнению Насти, давно пора было это сделать. Если тетя Нина ступила на тропу войны, то просто так с нее не сойдет, это уж точно. Надо либо принимать бой, либо капитулировать, причем лучше второе, ибо права Лариса, тетя Нина компромиссов не признает, всегда добивается, чтобы было как она хочет. Недаром ее любимая присказка на все случаи жизни: «Только так и никак иначе».

Интересно, если Настя к ней придет валяться в ногах и просить прощения, это смягчит суровую родственницу или нет? Достаточно будет этой полумеры? Опыт подсказывает, что нет, хотя попробовать нужно. Но боже мой, как не хочется снова соваться в это крокодилье болото…

Вспомнился давний разговор с мамой, когда она прожила у тети Нины первые полгода и прилетела на зимние каникулы. Настя тогда пожаловалась, что у родни обстановка дома, мягко говоря, похоронная, и спросила, почему так. Мама задумалась и много позже, когда Настя уже перестала ждать от нее ответа, сказала, что это все от трусости и от жадности идет. Люди боятся жить, сидят по своим раковинам, не высовываясь, но поскольку человек все же не улитка, то ему требуются всякие там душевные переживания, эмоции и даже потрясения. Но где их взять, если ты боишься лишний раз выйти за порог и поднять глаза на начальство? Только в семье устраивать трагедии на пустом месте. Обижаться, ссориться, мириться и сжигать таким образом адреналин, который иначе разрушит организм раньше времени. Трус вроде бы видит цель и направляет на нее оружие, но разворачивает его дулом к себе, а поскольку сам он одет в броню из эгоизма, то заряд рикошетит в его родных. Потом такой человек очень удивляется, почему у него ничего в жизни не получается, ничего он не достигает, но очень редко когда догадывается повернуть ружье нужной стороной. «А главное, если человек трус, то он трус во всем, боится не только жить, но и продешевить, – вздохнула мама, – как это дарить любовь, не ожидая ничего взамен? Граждане, вы в своем уме, ведь у меня ее так мало, за каждую крупинку я должна получить сторицей! Ведь это что же, если я буду просто заботиться о своих близких и радоваться тому, что они есть, так они, чего доброго, и под мою дудочку плясать перестанут, незачем им станет прыгать передо мной на задних лапках, как собачкам за лакомством. Так что, Настенька, если хочешь жить в радости, ничего не бойся и не жалей любви».

Настя вздохнула, подумав, что вроде живет по маминым заветам, ничего не боится и любви не жалеет, а радости все нет…

Проснувшись, Данилка скуксился и собрался заплакать, но Настя покатила коляску очень быстро, как он любил, и сын передумал.

После пробежки на солнцепеке Настя раскраснелась и затхлую прохладу парадной ощутила особенно остро. Зябко поведя плечами, подхватила Данилку одной рукой, второй потянула сложенную коляску по ступенькам. Коляска, подскакивая, гулко звенела на весь подъезд. Почему-то именно в эти минуты Насте становилось остро жаль, что она не замужем. Со всем можно справиться самой, но как, наверное, хорошо, когда муж таскает вверх-вниз детскую коляску…

Выспавшись на прогулке, Данилка отверг идею тихого часа, как недостойную себя, и после обеда они с Настей устроились играть на полу. Она подложила стопку книг под один конец широкой чертежной линейки, которую Лариса зачем-то принесла с работы, и началась любимая игра «Утя-моряк катается с горки».

Настя покупала сыну игрушки при каждом удобном случае, но любимцем Данилки был облезлый пластмассовый утенок на четырех колесах и в бескозырке, подаренный соседкой по коммуналке. Выглядел он довольно жутко, и Настя недоумевала, что за гениальная голова додумалась приделать утке колеса вместо ног, но Данилка, возможно, потому, что никогда не видел живых уток, полагал Утю-моряка верхом совершенства.

Снова при воспоминании о соседке мелькнула какая-то важная мысль, и Настя уже почти поймала ее за хвост, как вдруг зазвонил телефон.

Утя как раз съехал с горки прямо в объятия хохочущего Данилки, и Настя, оставив сына на полу, с колотящимся сердцем побежала в прихожую.

В глубине души она знала, что это не Игорь, поэтому постояла немножко, продлевая секунды надежды, и только потом взяла трубку и услышала веселый бас Рымарева.

– Настя? Как ваши котлеты?

– Что? – от разочарования она плоховато соображала.

– Котлеты не сгорели?

– Ах, это… Нет, отлично получились, спасибо.

– Вам спасибо. Я очень переживал, – сказал Рымарев серьезно.

Настя промолчала, чтобы не засмеяться.

– Хочу доложить, Настя, что жители нашего города вас любят и ценят, в связи с этим вопрос: вы не хотели бы к нам приехать с творческим вечером?

– Простите, а к вам – это куда?

В трубке засмеялись:

– Так я и знал, что вы меня не помните.

– Нет, я помню, помню. Почти все.

– Н-да?

Она выдавила из себя вздох сожаления сквозь рвущийся наружу смех:

– Хорошо, хорошо, признаюсь. Не помню.

– Мы с вами как-то ехали вместе в поезде «Аврора».

Настя вздрогнула. Господи, это же тот самый сосед по купе СВ, дядька из Иркутска! Странно, что она не узнала его по голосу.

– Нет?

– Да, Дмитрий Зосимович, я прекрасно помню эту поездку, – сказала она сухо. – Вы просто своей фамилии тогда не называли.

– Вот я баран, – воскликнул Рымарев.

– Вы просили звать вас запросто, Димон, – мрачно заметила Настя и спряталась в закуток между стенкой и тумбочкой, как в окоп. Черная пластмассовая пружинка телефонного шнура натянулась. С этим дядькой у нее было связано одно очень стыдное воспоминание. Когда они целовались, то вдруг в животе у нее сделалось одновременно пусто, тяжело и жарко. Будто в омут потянуло, она еле выбралась, еле нашла в себе силы высвободиться из объятий Рымарева, куда ее влекло, как в водоворот.

Она не хотела, а иногда вспоминала Дмитрия, как он целовал ей шею возле ключиц и запустил под юбку сухую нетерпеливую ладонь, и в животе снова что-то екало и сжималось. Настя гнала эти мысли, но коварный попутчик пробирался в ее сны, и там они занимались любовью, и просыпалась она счастливой и почему-то заплаканной, а потом сразу становилось стыдно.

Почувствовав, что краснеет, Настя напомнила себе, что в безопасности, от приставаний наглого Рымарева ее надежно защищают необъятные просторы нашей страны.