— С кем пьянствовали?

Обведя взглядом покои, в которых почивала, я прикинула, что всех Бобруйских тайных ходов я не разведала, так что за любою из масляных картинок любопытные глаза и уши могут скрываться, и ответила уклончиво:

— Это по работе.

— Отчего же, Евангелина Романовна, мне, к примеру…

Заскучала я довольно быстро. Нотация затягивалась, отчего-то став похожей не на служебную, а вовсе семейную. Я была названа легкомысленной, порывистой, не дающей себе труда подумать о последствиях своих действий. Близкие мои от этого страдали. Для виду с каждым словом начальства соглашаясь, я не могла сдержать торжествующей улыбки. Заметив это, Семен вздохнул, прервав на полуслове обвинительную тираду.

— Ладно, Попович, оставим.

— Вот и славно.

Поднявшись с низкого диванчика, я пошатнулась, справляясь с головокружением. Все-таки не предназначен дамский организм к употреблению крепких напитков, даже если дама суфражистка и надворная советница.

Крестовский подобрался, наблюдая мои движения, чтоб подхватить, ежели сомлею, проговорил, будто извиняясь:

— Для излечения мне требуется непосредственный контакт с солнечным сплетением…

Вообразив, как шеф в чужом доме стягивает с меня платье, обнажая грудь, я замахала руками:

— Пустое! Сон меня освежил.

— Настолько, что работать сможете?

Изобразив мощную берендийскую бабу, я уперла руки в боки, беззвучно сообщила:

— Мы их сделаем, Семушка.

Он не поверил, я точно видела тень сомнения в сапфировых чародейских глазах, но улыбнулся.

Пройдясь по комнате из конца в конец и выпив еще воды, я тоже уверенность немного растеряла. Вдруг ошибаюсь, вдруг упустила чего? Злыдня эта хитроумная горазда честных сыскарей за нос водить. Может, на завтра допрос отложить? Утро вечера мудренее. Лучше в баню отправиться, косточки попарить, отмыться. Я же грязная, как чушка, и платье мятое. Может, лавки еще не закрылись, и я успею свежий наряд из готовых приобрести. Нет, Геля, нельзя откладывать. Злыдня медлить не собирается, напролом к цели прет. Пока ты перышки чистить будешь, у Бобруйских покойников прибавится. Это ведь так просто: яд или петля, самоубийство от невыразимой скорби.

Развернувшись на каблуках, я спросила:

— Поминки закончились, можем к допросу приступать?

Семен сделал глоток из моего стакана, в груди кольнуло. Такой интимный жест, такой родной.

— Ни о чем не забыли, Евангелина Романовна?

Мысленно вызвав перед собою паутинку сыскарской схемы, я ответила по уставу:

— Никак нет.

— Даже о посещении дамской комнаты?

— Вот весь вы в этом, ваше превосходительство, — бормотала я, толкая дверь и быстро идя по коридору, — только бы барышню чиновную позорить.

Крестовский шагал следом и остановился лишь у порога упомянутого помещения. И то потому, что я непотребным нарушением интимности возмутилась, а так бы и внутрь вошел. Видимо, мое отсутствие и то, что я о нем не предупредила, чародея встревожило не на шутку.

Умываясь перед зеркалом, я старалась в него не смотреть, но пришлось. Чучело. Форменное чучело. Волосы — солома, лицо синюшное, только на щеках румянец, будто свеклой притирали. Веснушки еще. Вот бы зима была в Берендии круглогодично, чтоб рыжих барышень от этой напасти избавить. Кое-как заколов выбившиеся из прически локоны, я вышла в коридор.

— Попович готова к бою, — одобрил шеф. — Мне сообщили, что из приказа еще не явились. Желаете арестантку дождаться?

— Без нее начнем, — решила я после недолгого размышления.

— Извольте.

Сбившись с шага, я пытливо посмотрела в лицо начальства.

— Семен Аристархович, вы меня, что ли, экзаменуете?

— Просто хочу удостовериться, что надворный советник Попович способна… Бросьте, Геля, после поговорим.

— Лучше сейчас, чтоб недомолвки меня от допроса не отвлекали. Вы же меня знаете, я о двух вещах одновременно думать не умею. Что произошло? Меня в другой приказ переводят? В тайный?

Шеф не ответил, повел рукой, приглашая продолжать движение. Я подумала, что канцлер вполне мог сообщить Крестовскому о своем мне предложении, и думать об этом перестала. Если мы с чародеем живыми и здоровыми из передряги выберемся…

Нет, и эту мысль прочь.

Дорогу Семен Аристархович знал, успев изучить план дома либо расспросив прислугу, пока я веснушками в уборной любовалась. Посему уверенно провел меня через залу с оленьими рогами на стенах. За аркой была гостиная, предназначенная, пожалуй, не для самых уважаемых визитеров. В ней мы увидели адвоката Хруща с Марией Гавриловной.

— Отдохнули? — спросил Андрон Ипатьевич весело. — А мы с Машенькой, представьте, прожекты строим. Она ведь по зельям мастерица, вот и надумала аптечное дело открыть. Талант. Форменный талант.

Я посмотрела на пузырек, который «форменный талант» крутила рассеянно в руке. (Указательный палец измазан чернилами. Не забыть. Это важно.) Хрущ продолжал разливаться соловушкой:

— Провизорское разрешение я выправлю, заведение арендуем. А кроме привычных товаров предложим народу специальное наше исключительное средство «Отрезвин». Несколько капель в рот, и от хмеля ни следа.

Отобрав пузырек у Марии, он сунул его мне. На Крестовского адвокат старался не смотреть. Вытащив притертую пробку, я понюхала. Пахло густо и довольно приятно. Семен помешать не успел. Я вылила в рот остатки из пузырька и зажмурилась. В голове бахнуло, не громко, а будто подушкой пуховой со всей дури приложили, только не снаружи, а изнутри. Мгновенно полегчало, отпустила давящая на виски боль, взгляд прояснился, мысли выстроились четко, как солдаты на плацу. Все у меня сходится, нигде концы в версиях не торчат. Полотно, конечно, прелюбопытное получилось, необычайно сложное, но без единой помарки.

— Принимайте первого клиента, Мария Гавриловна, — улыбнувшись, я поставила пустой сосуд на стол. — Зелье действительно волшебное.

Барышня поджала губы:

— Отважная вы, Евангелина Романовна. А вдруг я бы отравить вас хотела?

— Захотели бы, гораздо хитрее бы действовали. Вы ведь умная, барышня Бобруйская, очень умная.

— Не знаю, чем заслужила столь лестное ваше мнение.

— Расскажу, — пообещала я. — Все подробно и по порядку. Идемте, господа, устроим представление для всех заинтересованных. Шеф, то есть Семен Аристархович, меня обычно за театральные эффекты ругает, но сегодня можно. Потому как дело наше столь на пьесу похоже, что именно такого финала требует.

Превесело болтая, я успевала заметить все: и встревоженные взгляды, которыми Хрущ с Марией обменялись, и нездоровую бледность последней, и пятнышки на ее щеках. Я знала, все знала. Удивительно даже, что раньше не догадалась.