И давний страх стал охватывать Брониславу, застывшую в одиночестве: что обомрёт она здесь, среди больших снегов, в полный свой рост, с головы до пят, заледенеет под тяжестью облаков и уже не очнётся – быстрые, они вот-вот остановятся над ней навсегда, как вечные сугробы… Только страх теперь был не пугающий, а манящий.

И сердце её остужалось. Оно переставало болеть и уже томилось кроткой тоской, покорной и страшной, – и само хотело покоя холодного, вечного.

– …Дура! – вдруг крикнула на себя Бронислава – и вздрогнула. – Дура стоеросовая!

Она вбежала в избу, потеряв за порогом тапочки. «Оденусь, догоню», – решила она, торопливо снимая с вешалки пальто и босиком подбегая к зеркалу.

«Скажет, вот, старая, пристала. Шагу ступить не дает…» – передумала она и положила пальто на кровать.

«А чего же не догнать-то? Небось, законный, не чужой!», – снова схватилась за пальто Бронислава.

«Вот, скажет: не верит мне. Следит… Нашёл, скажет, себе хомут на шею».

Бронислава достала со шкафа картонную коробку с катушками, вдела нитку и стала пришивать пуговицы – они держались кое-как. Она давно собиралась закрепить их, ещё три года назад, когда принесла пальто из магазина, да так и не удосужилась.

– Ну – пришивают! – укоризненно качала она головой, сидя на кровати, поджимая босые ноги и посасывая исколотый иглою палец. – Батюшки-светы! За нитку потянешь – и готово: пуговица отлетела… Всё – не держится. Всё – кое-как… Всё – некрепко!

И она вдруг ужасно расстроилась от этого.

«Да что же я сижу?! Вот, чудная. Прямо чуда в перьях какая-то… – беспокойно подумала она. – Так, чего доброго, и без мужа законного останешься. Если сиднем-то сидеть, с больным-то пальцем всё кряду шить… Да мало ли что?!»

Она сделала несколько торопливых стежков, морщась от боли. Потом наскоро перекусила нитку. Вскочив, Бронислава кинула иголку в коробку. И, уже совсем на бегу, оделась.

По дороге Бронислава почувствовала, что валенки обуты на босу ногу. Однако не огорчилась:

– Разуваться нигде не буду.

Она проверила свой кошелёк – деньги были на месте. Но не все.

– Паразит. Вот паразит!.. Как раз на бутылку отсчитал, – вслух сказала она. – И когда успел, паразит?

Она побежала быстрее, приспустив шаль на лоб и затянув её потуже – в лицо дуло.

Двор Козиных был сплошь занесён снегом. Плохо протоптанная кривая тропинка вела к дому. В сугробе валялись на боку детские санки, поодаль торчало красное игрушечное ведро. Рядом с ним блестела по-рыбьи большая столовая ложка, будто выпрыгнувшая из снежной волны.

Бронислава долго взбиралась по обледенелому высокому крыльцу.

– Это что же у городских за мода за такая? – ругалась она, поскальзываясь то и дело и отъезжая вниз. – Как приедут, так в дом у них не влезешь… Не голову расшибёшь, так ноги растянешь. И снег не сметают, и лёд не срубают. Вот безрукие-то! Калеки, что ли…

На веранде Бронислава остановилась перед необитой, густо заиндевевшей дверью. «На весь вольный свет топят! – посокрушалась она. – Ну, зимуют!» Сдвинув шаль со лба, Бронислава быстро взбила волосы – для красоты, и, не постучавшись, шагнула за порог.

Она долго путалась в повешенном на дверь тяжёлом одеяле. В доме неистово орал магнитофон. Низкий женский голос выкрикивал под гром инструментов: «Ла батейя! О! Ла батейа! А!» И кто-то там, в ансамбле, оглушительно свистел в такт песне, причем так ловко, что казалось, будто свистит сама певица. В дальней комнате заходился в плаче маленький ребёнок, а другой, постарше, что-то радостно кричал и смеялся. Но в прихожей никого не было.

Бронислава отёрла с мороза лицо. Кешин полушубок висел рядом, на рожке, вместе с чьей-то одеждой. И скомканная вязаная шапка торчала из кармана, будто вылезала из последних сил на волю, но потом изнемогла от этого и обвисла.

Не разуваясь, Бронислава прошла к приотворенной двери слева и заглянула тихонько. Кухня была большая, с огромной русской печью. По стенам висели полки – с посудой, с кастрюлями и с толстыми книгами. За кухонным столом сидели только двое: Козин и Кеша. Они держали в руках рюмки, но не пили, а про что-то говорили друг другу громко и без устали.

– …А ты представляешь, каких высот я достиг? – с трудом перекрикивал музыку Кеша. – Ну вот, кто был мой дед Егорша? Прикинь? По сравнению со мной, полный недоумок, между прочим. Какую-то Книгу Книг искал. Она с неба должна была рухнуть, но только перед тем, кто в пути. Большая книга: метров пять будет. В ней – про всё: что из чего произошло и зачем. Представляешь? Один раз в неё посмотрел – и всю премудрость усвоил. Без всякого ученья.

Козин поднял палец вверх:

– Непонятно, Шальин! Но – бодрит.

– И тесть деду Егорше прямо на свадьбе сказал: «Книгу Книг – не ищи: прокляну. Нам Библия с неба упала – её читай и на заводе тут, в Исетске, спокойно работай». А дед Егорша: «Нет! У меня в Библии Старый завет с Новым не сходится. Не та книга на Россию упала! Подменная!»… Бабка, вообще-то, его только два раза в своей жизни видала. Он сразу, наутро после свадьбы, из Исетска на прииски подался – высшие смыслы искать. И перед смертью домой случайно завернул. По ходу жизни. Ему по пути как раз было. На пороге, с двумя фингалами, перед бабкой нарисовался – хрен сотрёшь.

– Хм… Бодрит! Весьма.

– И бабушка его перед смертью спрашивает: «Ну? Нашёл? Книгу? Настоящую?» Дед Егорша говорит: «Да! Это – Маркс. Я лично по всей Сибири книгу «Капитал» наганом внедрил! По ходу жизни! Только меня, на вокзале уже, узнал и избил за это один несознательный элемент. Он мне отбил почки и печёнку». Сказал – и геройски умер… И мой отец тоже сначала так считал, пока атеистом в Политпросе работал: что правильно книгой «Капитал» Россию накрыло, и что это – с небес. А как его из атеистов выгнали, запил над Марксом – подмена: там Бога нет! А если она не от Бога, книга, то, значит, от кого?.. Парадокс: опять всё не сходится. Не та книга, и всё тут!

– Непонятно! Хоть и бодрит. Продолжай, Викентий.

– Тогда отец, выгнанный из атеизма, что предпринимает? Отгадай!.. Фанерный чемодан в руки – и только его и видали. Бегал по России с выпученными глазами: искал по шабашкам смысл жизни. То в составе трясунов, то в составе хлыстов. Потом в одиночку… А нашёл его, смысл, дома. В вине, между прочим. Под старость, с выбитыми зубами, на пороге нарисовался – хрен сотрёшь! Выпьем за это. За найденный смысл! За вновь обретённый!

– Погоди, погоди, – остановил его Козин. – А что же твои предки к святым отцам за истиной не шли? А? Тогда многие так делали.

Кеша поразмышлял, почёсывая шрам на голове.

– Так ведь тех, которые ходили, всех… укокошили! Вместе с обретённой истиной, между прочим, – сделал он вывод, неожиданный для самого себя. – Мой дед Егорша как раз и кокошил. Из нагана. Не покладая рук! Тем более, что от святых отцов Россию тогда уже очистили.