Однако, как указывает Черепнин, «… вряд ли будет правильно называть рассматриваемый собор земским. Это был политический процесс или, вернее, акт политической расправы, облеченный в форму судебного приговора».[134]

Трудно сказать, каким бы стал Земский собор в процессе полонизации русской политической системы, и остался бы он как всесословное представительное собрание, или же был бы заменен «собором» исключительно поместных дворян? Вопрос этот чисто риторический, и не только потому, что как принято говорить, «история не имеет сослагательного наклонения». Сказавшийся сыном Ивана Грозного молодой человек, при всех своих талантах и удачливости был обречен на короткое, хотя и яркое правление.

Хотя Лжедмитрий и пытался стать самостоятельной фигурой не только во внутрирусской, но и в международной политике, однако он был, как бы сейчас сказали, «проектом», в равной мере, и «новой» московской элиты, прежде всего, братьев Романовых, и Ржечи Посполитой, и Ватикана. Запутавшись в многочисленных обязательствах, он, может быть и в самом деле хотел, как говорили про него в Москве, «перебить» московских бояр, разрубив одним ударом гордиев узел своих проблем, и уж затем, получив полноту власти в России, отказаться от обещаний своим прежним зарубежным покровителям.

Однако любовь к прекрасной полячке подвела его в самый критический момент: встреча Марины Мнишек и многочисленных польских гостей отвлекли его внимание, сделали менее осторожным, и самозванец был свергнут столь неосмотрительно помилованным им Василием Шуйским.

* * *

Восшествие на престол Василия Шуйского было классическим военным переворотом. После убийства «названного Дмитрия» князь Василий Иванович был попросту «выкрикнут» на квази-вече, собранном по его же инициативе на Красной площади.

Два дня спустя после убийства Дмитрия, 19 мая, на Красной площади случилось событие, которого в Москве давно не бывало – вече. Явление это характерно для древнерусских городов, возникших как племенные центры еще дорюриковой Руси, когда своих князей народ – взрослые вооруженные мужчины – выбирал сам. Так было в Киеве, Новгороде, Чернигове, Смоленске, Ростове, Суздале. Не то Москва. Город, построенный на княжеской земле, по воле князя, был княжеской собственностью. Князь здесь все и решал. И вот князя-царя не стало. Даже такого, как безродный Годунов и сомнительный Дмитрий. И теперь, волей-неволей, пришлось москвичам вспомнить древний обычай и думать, как жить дальше без царя во главе.

Тянулись на площадь князья и бояре, дворяне и церковный клир, купцы, ремесленники и просто столичные обыватели. И, конечно же, вездесущий люмпен, который всегда тут как тут, когда можно поживиться. Последним явился низенький толстый человечек, невзрачный, плешивый, с редкой бороденкой и подслеповато моргающими глазками – Василий Иванович Шуйский. Победителю самозванца было чуть больше пятидесяти, был он еще крепкий мужчина и прожил бы долго – если бы не стремился к престолу.

Василий Шуйский был, с одной стороны, представителем старшей ветви суздальских князей, потомком великого князя Суздальского Константина Васильевича, а с другой – великого князя Московского Ивана I Даниловича Калиты. Любил вспомнить, что ведет свой род от святого Александра Невского. Так что князь Шуйский, без сомнения, имел все права на русский престол. И мысль остаться на обочине гонки за призраком высшей власти ему просто не приходила в голову. Да и весь его род – а «род» было понятие весьма важное, если не решающее в социальной жизни Московской Руси – его бы не понял и не простил, упусти он такой шанс. И Шуйский шанса не упустил. Когда собравшиеся на «вече» бояре и духовенство предложили народу избрать патриарха, который затем и созвал бы Земский собор для выбора нового царя, специально подготовленные провокаторы – подголоски Шуйского, закричали, что «царь нужнее патриарха – да здравствует Василий Иванович!» И Шуйского выбрали царем.

«Впрочем, – пишет С. Ф. Платонов, – трудно здесь сказать «избран». Шуйский, по счастливому выражению современников, просто был «выкрикнут» своими «доброхотами», и это не прошло в народе незамеченным, хотя правительство Шуйского хотело представить его избрание делом всей земли».[135]

Шуйский был «выбран» царем не только без Земского собора, голосами одних своих клевретов, но и с нарушением древнерусской традиции «прошения на царство», ведущей свое начало, быть может, еще со времен посольства к Рюрику. Авраамий Палицын сообщает, что «малыми некими от царских палат излюблен бысть царем князь Василий Иванович Шуйский и возведен бысть в царский дом, и никим же от вельможь не пререкован, ни от прочего народа умолен (выделено мной – В. М.)».[136]

Как сообщает «Новый летописец», Боярская дума хотела созывать Земский собор для избрания царя: «По убиении ж Ростригине начаша боляре думати, как бы сослатца со всего землею и чтоб приехали з городов к Москве всякие люди, как бы по совету выбрати на Московское государство государя, чтоб всем людем был».[137] Однако собор так и не созвали. Шуйский не только вступил на престол без утверждения собора, но и, как писал В. О. Ключевский, и «правил без Земского собора».[138] Почему? Тому много причин.

Представитель «старой» боярско-княжеской элиты, Шуйский, по определению, был антидемократом, и потому отсутствию избирательного Земского собора удивляться не приходится. Как и «Дмитрий Иванович», новый царь считал свое происхождение достаточным для того, чтобы сесть на московский трон – и ни в каких подтверждениях этого своего «урожденного» права он не нуждался. К тому же, наверняка, еще сильны были воспоминания о Земском соборе, который судил его, Рюриковича, всего несколько месяцев назад. Да и конкуренция, которая непременно возникла бы в случае созыва собора, Шуйскому и его клану была ни к чему. А желающих стать царем и помимо Шуйского было достаточно. По словам Пискаревского летописца, «после Ростриги Гришки Отрепьева почал на Москве мятеж быти во многих боярех, а захотели многие на царьство».[139] Особо подчеркивает летописец, что неприятие Шуйского как кандидата на престол возникло среди дворян: «А дворяне и дети боярские, и всякие служивые люди: хто х кому прихож и кто ково жаловал, те тово и хотят, а иные иново хотят: хто х кому добр».[140]