– Я так понимаю, вы – близкий друг графа Бротонского? – спросил он.

Наверное, если человек живет в Голливуде, то ему можно простить, что он перенял американские манеры, так как, в отличие от многих других народов, жители Лос-Анжделеса признают только свои правила. Но все-таки он меня слегка рассердил, причем не тем, что переврал фамилию Чарльза, и не тем, что не к месту употребил его титул, а тем, что воспользовался определением «близкий друг». По моему опыту, любой, кто называет себя «близким другом» какой-нибудь знаменитости, в лучшем случае слегка с ней знаком. Точно так же оборот «источники, близкие к королевской чете» в газетной статье означает сплетни из самого дальнего круга королевских прихлебателей.

– Я с ним знаком, – сказал я. Твиста это не сбило.

– Да? А он о вас очень высокого мнения.

– Как мило.

– Итак, – он откинулся на стуле, вытянув ноги и демонстрируя пару ковбойских ботинок, покрытых жутчайшим индейским орнаментом, – расскажите немного о себе.

Неактеру трудно представить себе глубину депрессии, в которую погружает этот вопрос, когда все роли твоей ничтожной карьеры приходится вытаскивать на всеобщее обозрение, как барахло из потрепанного чемодана коммивояжера. Поэтому я оставлю продолжение беседы за кадром и скажу только, что роль мне дали. Но не из-за рассказанного «немного о себе», а благодаря тому, что Твисту не хотелось начинать работу с немилости леди Акфильд, которая, как я позже узнал, непреклонно настаивала на моей кандидатуре.

Как только мой агент подтвердил, что меня наняли на все два месяца съемок – что предполагало около полутора месяцев в Бротон-Холле или рядом с ним, – я позвонил Эдит.

– Но это же просто здорово! Ты ведь будешь жить у нас?

Всегда приятно получить приглашение, но я твердо знал, что в самом Бротон-Холле останавливаться не буду. Я и так предвидел некоторую неловкость в отношениях с остальной съемочной группой из-за того, что я в дружбе с обитателями, а если бы я еще и жил у них, очень скоро я бы остался в стороне от собственно работы над фильмом.

– Вы очень добры. Не думаю, что вы вытерпите меня полтора месяца.

– Глупости! Конечно вытерпим.

– Было бы неразумно с моей стороны подвергать ваши чувства испытанию.

Эдит достаточно хорошо разбиралась в таких разговорах, чтобы понять – ей отказали, и больше не повторяла приглашения. Я сказал ей, что остановлюсь вместе с группой в отеле, переделанном из деревенского дома, совсем рядом с границей Акфильда, но мы будем часто видеться. Должен признаться, что после первого беглого обзора ситуации – на охоте – мною овладело несколько недоброе любопытство, мне хотелось увидеть Чарльза и Эдит в домашней обстановке. Возможно, где-то на задворках моего сознания притаился отголосок Schadenfreude[26]– того омерзительного удовольствия, которое мы испытываем, когда неудача постигает наших друзей, – хотя я надеюсь, что дело было не в этом. Но я видел, как Эдит входила в страну своей мечты, и боюсь, есть некоторое приятное самооправдание, когда другие разочаровываются в благах этого мира. Это – утешительный приз неудачника.

Прошло две или три недели, я съездил на примерку костюмов в «Берманс» и париков в «Виг Криейшнс», иногда сталкиваясь там с остальными актерами. Сестер Ганнинг должны были играть две американские блондинки, у которых как раз был перерыв в их полицейском сериале. Это с самого начала обрекало фильм на неудачу, если предположить, что он должен был иметь хоть какое-то отношение к искусству. Я не хотел бы показаться снобом. Существует множество ролей, которые, несомненно, нужно отдавать именно американским блондинкам. Я только хочу сказать, что, пригласив Луанну Петерс и Джейн Дарнелл, создатели фильма заранее отказались от мысли попытаться хоть в какой-то мере правдиво воссоздать Лондон XVII века, жертвуя правдоподобностью ради того, чтобы привлечь побольше зрителей. Их невозможно было бы винить, по крайней мере я бы не стал, если бы они честно в этом признались. А так остальной части съемочной группы приходилось, сидя за одним столом с режиссером, выслушивать, как он отчаянно старается добыть подобающие канделябры или шляпы для статистов, когда он не хуже вас знает, что главные героини не имеют и не будут иметь ни малейшего сходства с реальностью. Актеры смеются: «Дают – бери, бьют – беги», – но все равно обстановка не самая вдохновляющая. Но я обрадовался, узнав, что мать сестер, миссис Ганнинг, будет играть актриса по имени Белла Стивенс, с которой мы однажды жили в одном коттедже в Нортгэмтоне, еще когда я работал в репертуарном театре, и мне было приятно возобновить дружбу, которую мы и не пытались поддерживать в промежутке.

Странная и, может быть, уникальная черта театральной жизни – настолько близко сходишься с людьми, пока вы работаете вместе, а потом возвращаешься домой и даже не дашь себе труда снять трубку и позвонить. Недели слезливых исповедей, не говоря уже о сексуальных связях, отбрасываются с легкостью, без оглядки. Но это неизбежно: сама природа этой работы рождает близкие отношения, а стремительность, с которой одна работа сменяет другую, делает невозможным поддерживать такие отношения после. Но все равно странно представить, сколько ходит по улицам Лондона людей, которые знают о вас значительно больше, чем ваши ближайшие родственники.

И наоборот, ничего нет приятнее, чем возобновить такую дружбу после перерыва в несколько лет, потому что не надо ничего начинать сначала. Это как брошенное вязание – можно продолжить ровно с того места, где закончил прошлый раз. Так и получилось с Беллой. Это была неистово сильная личность, ее темное, почти сатанинское лицо напоминало Джоанну Крофорд в комеди дель арт, но вместе с тем у нее было доброе сердце. Белла была остра на язык, причем доставалось всем подряд, и еще она гениально готовила. В репертуарном театре, где мы работали (она – на главных ролях, я – вторым помощником режиссера), царил хаос, необычный даже для того времени, им управлял дружелюбный алкоголик и циник, который спал почти все репетиции и все спектакли напролет, так что у нас было немало общих смешных и страшных историй.

Я только вселился в свой номер в гостинице, и у меня рябило в глазах от его непременных коричнево-оранжевых цветов, когда зазвонил телефон. Это была Белла. Мы договорились встретиться в баре через час. Она сидела за столиком со спутником, которого представила мне как Саймона Рассела. Я кое-что слышал об этом актере, ему досталась хорошая роль (если такое можно сказать о роли в историческом сериале) – полковника Джона Кэмпбелла, верного кавалера нашей главной героини, и – в последние пять минут фильма – герцога Аргайллского.

Физическая красота – качество, которое многие пытаются обойти вниманием и почти все предпочитают недооценивать, чтобы продемонстрировать таким образом твердые моральные убеждения, но она тем не менее остается одной из ярких черт человеческого существования. Конечно, на свете немало людей, которые привлекательны, не будучи красивыми, и точно так же немало красавцев и красавиц, с которыми скучно до одурения, а опасность красоты для молодого и незрелого ума заключается в том, что от нее жизнь может показаться обманчиво легкой. Все это я прекрасно понимаю. Но я знаю и то, что из четырех даров, которые феи могут принести (или не принести) своему крестнику – ум, знатность, красота и деньги, – именно красота одним прикосновением распахивает любые двери. Идет ли речь о собеседовании, месте за столом на званом обеде, блестящем продвижении по службе, или вы просто ловите машину на улице, всякий, вне зависимости от пола и сексуальной ориентации, всегда предпочтет иметь дело с хорошеньким личиком. И никто не знает этого лучше самих красавцев. Они обладают властью, которую одновременно уважают и принимают как должное. Сколько бы моралисты ни твердили о ее мимолетности, эта сила обычно никогда не покидает своего владельца полностью. И в морщинистых чертах девяностолетнего старика, сутулого и опирающегося на палку, сквозит элегантность и уверенность в себе, что заставляла оборачиваться танцующих в бальных залах в 1929-м.