яичницу приготовить побыстрее, нагревая сковороду мощной газовой горелкой. Сгорят к чертям крысособачьим и яичница, и сковорода.

Взвесь внутри автоклава из красной стала багровой, цвета крови, и в этой взвеси скрылась морфа, бьющаяся о стенки бронированного гроба. Капсула задрожала – и лопнула, осколки бронестекла ударили в крышки соседних автоклавов. А из развороченной колыбели надежд на бетонный пол хлынула кровавая масса вместе с осколками костей и обломками пилообразных наростов.

Кречетов в ярости ударил кулаком по столу – и скривился от боли. Конечно, приятно, что от его удара на крышке стального стола появилась глубокая вмятина, но то, что он при этом чувствовал боль в руке, было, мать его, недоработкой Захарова. Как и то, что чертовы приборы сначала предсказывали стопроцентно положительный результат, а потом забили тревогу, да и то слишком поздно.

Однако боль в руке отрезвила и помогла вновь перейти от эмоций к логическому мышлению. Значит, процесс должен проходить не под контролем приборов, которые оказались неспособны в автоматическом режиме обеспечить равномерную подачу аномальной энергии, а под его, Кречетова, личным наблюдением за каждой метаморфозой. До тех пор, пока он не поймет, какое количество энергии и с какой интенсивностью должно поступать в автоклавы для достижения положительного результата. Потом можно будет всю систему перепрограммировать на работу в автоматическом режиме, а пока что – эксперимент, эксперимент и еще раз эксперимент. До тех пор, пока из автоклава не встанет морфа с тем уникальным и просто поразительным набором способностей, которым ее снабдил профессор Кречетов.

* * *

Я понимал – может не получиться. И, скорее всего, не получится. Слишком долго я не пользовался этой своей способностью – да и была ли она у меня? Может, дело было в убеждении себя и других, ведь не зря меня мутантом зовут… Как-то загипнотизировал окружающих и себя заодно, вот и случился сеанс массового помрачения мозгов.

– Надо пробовать, – сказал Японец. – По-другому никак не узнать.

Я кивнул. И начал пробовать, так как Шрам сказал, что в логово профессора второй раз точно не пойдет. Ибо оно ему на фиг не надо, и не просите. Мы и не стали настаивать, так как двое его ручных ктулху, греющих лапы у костра из денег, и так посматривали на нас довольно неодобрительно.

И вот я, мысленно сосредоточившись на процессе, принялся мять свою физиономию. Сначала аккуратно, а потом все сильнее, понимая, что ни фига у меня не выходит. Хоть кулаками по ней стучи со всей дури – кроме фингалов и переломов лицевых костей никакого результата не будет…

– Просто ты не веришь в результат, – сказал Японец. – А когда нет веры в себя, никогда ничего не получится. Как можно говорить о том, чтобы пройти путь, если не уверен, что сможешь сделать первый шаг?

Мог он это, задеть за живое. Уже который раз за последние часы Савельев упрекнул меня в слабости, вызывая внутри волну лютого раздражения и желания для симметрии поставить ему второй фонарь под глазом. Но он был прав, зараза такая, и от этого бесил еще больше.

Видя, что со мной творится, Японец подлил масла в огонь:

– А теперь закрой глаза и направь свой гнев в верное русло. Ярость – это энергия, которая может разрушить человека изнутри, а может и изменить. В том числе снаружи.

Его спокойный, уверенный голос действовал гипнотически. Я не стал сопротивляться, закрыл глаза и представил, как огненная энергия моей ярости размягчает ткани лица, которые тут же меняют форму на ту, которая требовалась. Причем я как-то вдруг понял, что мне не нужны для этого пальцы либо какие-то иные дополнительные усилия – достаточно лишь очень хорошо представить требуемый результат…

– Обалдеть, – будто бы со стороны услышал я голос Шрама. – Что, реально у меня настолько стремная харя?

– Ну, я бы не стал так уж категорично самоопределяться, – хмыкнул Меченый. – Но рожа у тебя и правда слегка корявая, только детей ею пугать, коли плохо себя ведут.

– На себя в зеркале давно смотрел? – буркнул наемник. – Как стрелять начинаешь, фейс становится, точно у блаженного, сбежавшего из дурки. Глаза безумные, челюсть вниз, того и гляди слюни потекут от счастья…

– По-моему, хороший результат, – резюмировал Японец. – Думаю, еще немного, и ты научишься в совершенстве управлять своей яростью. Ну что, Шрам, дашь Снайперу свой плащ и «Винторез» ненадолго?

– С какой стати? – поинтересовался наемник.

– Думаю, с той, что я дам тебе слово не убивать тебя и твоих мутантов, – спокойно отозвался Японец. – Мы просто получим свое и уйдем, щедро с тобой расплатившись. Надеюсь, в логове профессора найдется что-то, что может тебя заинтересовать.

Шрам усмехнулся.

– Глупо пытаться купить того, кому ничего не нужно. Но, с другой стороны, я о тебе наслышан. Конечно, не факт, что ты и твои кореша справятся со мной и моими корешами, но выяснять это я не хочу – не те ставки.

– Правильно, – кивнул Японец. – Ставить три жизни против какого-то плаща и старого «Винтореза» как минимум неразумно.

– Забирайте, – пожал плечами Шрам. – И то правда – вернетесь с хабаром, посмотрю, что нарыли, может, и возьму что-нибудь. Не вернетесь – оставлю маленько денег да к Жмотпетровичу схожу, прикуплю что-нибудь. Давно пора этот «Винторез» поменять на что-то поприличнее, да и плащ уже дырявый местами. Но ты, Снайпер, береги и то и другое и по возможности верни в целости. Дороги они мне как память. Обещаешь?

– По возможности – обещаю, – отозвался я.

…Помимо дыр плащ этот еще изрядно вонял застарелым потом, болотной тиной, прогорклым жиром и дымом множества костров. За три метра уже ясно, что со времени пошива он ни разу не стирался. Может, потому муты Шрама и уважают, что он воняет хуже самого вонючего из них?

Но делать нечего, пришлось надевать этот кладезь миазмов на себя. За месяцы, проведенные в Зоне, я и не такого нанюхался, привык ко всему, так что и плащ Шрама как-нибудь перетерплю.

Кругом уже была глубокая ночь, когда мы вышли из леса и направились к озеру Куписта, пригнувшись и скрываясь за зарослями травы высотой почти в рост человека. И почти сразу поверх этих зарослей увидели тени, шатающиеся возле берега, густо поросшего рогозом и камышом. В Зоне по ночам есть большой плюс – мириады звезд на небе, немыслимым образом просвечивающие сквозь тяжелые тучи, потому ночью видно вполне сносно. Не как днем, конечно, но при наличии хорошего зрения можно различить, что к чему.

– Что ни день, так в Зоне какие-то изменения, – проговорил Меченый, вглядываясь в подсвеченную звездами ночную темень. – Не пойму, что это за твари. Гигантские тараканы?

– Руконоги, – сказал я. – Биологические боевые машины из мира Кремля. Думаю, Шрама они пропустили, так как имели