Гарун, поднявшись с дивана, последовал за своим господином. Они прогуливались среди цветов и фонтанов, пока наконец не приблизились к мраморной скамье рядом с прудом. Они сели, и халиф, глубоко вздохнув, обратился к другу.

– Тебе ведомо, – молвил халиф, – что я смертельно болен. Не думай, будто я боюсь Смерти самой по себе, ибо она есть неизбывный, неизбежный строитель гробниц для бренных насельников мира сего. Однако каждый из нас лелеет мечты и планы, каковые хотел бы узреть воплощенными и осуществленными, прежде чем покинет сию юдоль скорби. Вот почему, о Гарун, перед тем как я расстанусь с жизнью, мне хотелось бы заручиться твоим обещанием выполнить две мои просьбы.

– Даже не будь ты моим владыкой, о повелитель правоверных, – ответствовал Гарун аль-Вакиль, – малейшее желание твое стало бы для меня приказом, каковой нельзя не исполнить.

Слегка улыбнувшись, словно он неожиданно погрузился в воспоминания, халиф положил руку на рукоять меча.

– Вспомни, о Гарун, – пробормотал он, – сколько славных побед мы одержали и сколь великие завоевания осуществили. Не для суетной славы своей, но во имя Истинной Веры.

Он взглянул на друга, но Гарун сидел понурясь, сцепив руки и устремив взгляд словно бы в никуда. Халиф нахмурился.

– Ты не отвечаешь, друг мой. Скажи, что за мысли отвлекли тебя?

Гарун заколебался, ибо не хотел огорчать халифа, признаваясь, что устал от войн и кровопролития.

– Во владениях твоих, о халиф, царит мир, и все народы благословляют имя твое, восхваляя мудрость твоего правления.

Халиф покачал головой.

– Увы, Гарун, тебе ведомо, что неверные только и ждут известия о моей кончине, ибо лишь страх передо мной удерживает их от искушения снова взяться за оружие. О, Гарун! – Халиф сжал руки своего приближенного. – Стань моим мечом, дабы разить их и после моей смерти! Не успокаивайся до тех пор, пока идолы не будут низвергнуты и во всех их капищах не будет возглашена та непреложная истина, что нет бога, кроме Аллаха, и Мохаммед пророк его!

Гарун встретился взглядом со своим повелителем.

– Внимаю и повинуюсь, – промолвил он через некоторое время и, снова отведя глаза, спросил: – Каково будет твое второе желание, о повелитель правоверных?

Халиф собрался было ответить, но в этот миг до них неожиданно донесся крик, а потом послышались звуки, весьма походившие на рыдания молодой девушки. И халиф, и Гарун мгновенно вскочили на ноги и поспешили в сад, чтобы выяснить, в чем причина этого плача. Там, в тени раскидистого дерева, они увидели юного принца аль-Хакима, да пребудет с ним десница Аллаха. То был юноша несказанной красоты и изящества, со станом тонким, как шелковая нить, со щеками нежными, как лепестки анемонов, и глазами яркими, как незамутненный агат. Но в руке его был хлыст, а у ног его лежала девушка с сорванным со спины платьем Плечи ее кровоточили, а жалобный плач разрывал сердце. Приблизившись, халиф с изумлением узнал в ней свою дочь, принцессу Ситт аль-Мульк.

– Что все это значит? – в гневе вопросил халиф.

Принц обернулся.

– Я наказываю эту неразумную особу за опрометчивую гордыню, – ничуть не смутившись, ответил он. – Она дерзнула отказать мне в некоторых просьбах.

– Но она твоя сестра, причем старшая, – нахмурился халиф. – И именно ей принадлежит право руководить тобой.

– Она женщина, то есть сосуд греха и вместилище порока! Разве в Коране не сказано, что женщина не может иметь преимущество перед мужчиной?

– Ты еще не мужчина.

Юноша исподлобья воззрился на аль-Азиза.

– Может и так, отец, но стану им очень скоро. Ибо сестра сказала мне, – тут он снова хлестнул девушку, – что ты опасно болен и мне в ближайшем будущем предстоит стать халифом.

Гнев охватил аль-Азиза. С горящим взором он выхватил из рук сына хлыст и отшвырнул в сторону, но при этом сам схватился за сердце и, наверное, упал бы, не подхвати его верный Гарун. Глаза принца аль-Хакима сузились, и его тонкие губы тронула холодная улыбка. Потом он повернулся и поспешил прочь по тропинке. Сестра его поднялась на ноги, все еще сотрясаясь от рыданий, но, даже не взглянув на отца, торопливо удалилась следом за братом. Проводив их взглядом, халиф глубоко вздохнул.

– Таков мой сын, которому суждено в скором времени стать твоим господином, – сказал он Гаруну.

– На все воля Аллаха, – ответствовал, покачав головой, аль-Вакиль. – По милости его ты можешь прожить еще много лет.

– Но что, если он откажет мне в такой милости?.. – Халиф отстранился, хотя еще не совсем твердо держался на ногах. – Ты должен поклясться, что будешь заботиться о моем сыне. Нрав его буен, он своенравен и склонен к опрометчивым поступкам. Потребуются хорошие друзья, чтобы удержать его на пути Аллаха.

– Ты знаешь, о халиф, я всегда был преданным слугой твоего дома.

– Ты будешь верен моему сыну? – Халиф вновь схватил руки друга в свои и крепко сжал их. – Клянешься, что никогда не станешь умышлять против него?

– Клянусь именем Аллаха!

Халиф улыбнулся и расцеловал Гаруна в обе щеки.

– Наконец-то, – прошептал он, – я могу умереть спокойно. Троим своим подданным и друзьям поручил я здесь, в Каире, попечение о сыне: своему брату, своему визирю и начальнику конницы. Но ты, Гарун, дорог мне более всех прочих и из всех друзей моих пользуешься наибольшим доверием. И я верю, что ты, Гарун, сдержишь свое слово. Да благословит тебя Аллах, и да пребудет с тобой милость его.

Так и вышло, что во исполнение пожеланий повелителя правоверных, но вопреки своим собственным Гарун аль-Вакиль обнажил сияющий меч и, подобно грозному дыханию бури, обрушился на неверных. Ибо едва распространилась весть о кончине халифа, как злоумышляющие гяуры взбунтовались на всем пространстве от гор Хорасана до пустыни Шем и от островов Камар до яркого Румийского моря. Но ярость и злоба их нимало не устрашили Гаруна аль-Вакиля, ибо он обладал храбростью сотни львов и никто из смертных не мог потягаться с ним в битве. Множество богатых караванов с пленными и сокровищами, захваченными в битвах во славу Истинной Веры, было послано им ко двору халифа аль-Хакима, но новый владыка ни разу не удостоил его ответным посланием.

Миновало долгих семь лет и долгих семь зим, и наконец неуемным рвением Гаруна-аль-Вакиля все земли повелителя правоверных вновь были приведены к миру и покорности.

– Хвала Аллаху, – сказал тогда себе полководец, – ибо пришло время, когда я смогу вернуться в Каир, город из городов, не имеющий равных в мире. Слишком долго был отлучен я от его благ и удобств и не видел улиц его.

Аль-Вакиль с радостью предвкушал отдых в садах и мечтал о том, как возьмет себе жену, ибо, хотя молодость его уже миновала, он еще не имел сына, каковой есть наивысший и драгоценнейший дар, посылаемый человеку Аллахом.

Однако, прежде чем вложить меч в ножны, ему надлежало получить благословение повелителя правоверных, а потому по прибытии в Каир Гарун аль-Вакиль без промедления направился во дворец, где с превеликим изумлением увидел над воротами человека, посаженного на кол.