– Да ну ты сказал, Прыщ! Она ж тощая и блюет. Больная небось, – лениво засомневался чей-то басок.

– Больная не больная, а вещички потряфсти можно, – внес более рациональное предложение третий, чуть заметно шепелявя.

«Вещички», – вяло шевельнулось осознание того, что болтающиеся на плече и тянущие куда-то вбок лямки и есть сумка со всем ее добром, всем собранным в дорогу на Альрахан.

Неожиданно в душе зашевелилась злость вперемешку с гневом. Отдать свое какому-то отребью из-за того, что ты слаба и не выстоишь против троих. Да и против одного. «Не отдам!» – накатила ярость, ею обернулись боль, страхи, все напряжение истекших суток.

Альрахан, пусть не виданный прежде, не чужой совсем уж, словно сам подсказал выход. Вероника села на пятки поудобнее, прямо в сухой грязи. Встать, чтобы рухнуть прежде, чем ноги обретут устойчивость, не рискнула. И вскинула голову. Проулок, всего одна дверь в каменной стене. Убежать все равно бы не получилось. Трое пробующих зубки молодчиков. Судя по виду и манере держаться, не зависящей от мира, где подобные твари обитают, натуральное пьяное отребье.

Чистой рукой Ника слазила за пазуху и вытащила подвеску, купленную в сувенирном магазинчике по случаю, – не то стилизованный кинжал, не то пляшущий язычок пламени. Не серебро или золото, обыкновенная железка.

– Ни с места! – хрипло каркнула Вероника Соколова, бывшая жительница Террона, перспективная писательница и добросовестная архивистка, прежде чем ближайшая гадина поймала ее за волосы, чтобы по-хозяйски намотать на кулак. – У меня дозволенный артефакт!

– Брешет? – громким шепотом неуверенно спросил шепелявый у писклявого.

– Да кто ж ее знает. Девка не местная, не альраханская, ты на одежонку-то ее глянь, – сделав полшага назад, сквозь зубы выдохнул молодчик, бегающие бесцветные глазки под белесыми ресницами не отрываясь следили за пальцами Ники, сжимающими кожаный ремешок подвески.

– А ну как мы ее ножичком пощекочем, чтоб цацку бросила? – внес ценное и, по мнению Ники, очень несвоевременное предложение крупный парень со свернутым набок носом. Ситуация закачалась на весах сомнений.

– Вы у меня, засранцы, целыми не уйдете, – зашипела змеей занервничавшая девица Соколова, входя в роль разобиженной ведьмы. Пальцы рефлекторно скользнули по ремешку и сжали само украшение.

В тот же миг три с недоверчивой опаской взирающих на Нику подонка взвыли, схватились за животы и синхронно рухнули в позах эмбриона на мостовую. Вокруг стал распространяться очень и очень характерный запашок сероводорода.

– Хватит, девочка, хватит, а то загнутся они у моего порога, нам со стражей разбираться придется. – Невозмутимый голос, раздавшийся справа, заставил Нику вздрогнуть и резко повернуть голову.

Набранная из толстенных досок дверь была приоткрыта. На пороге, скрестив руки, стоял сухощавый мужчина неопределенно средних лет. Светлые, коротко стриженные волосы, серо-зеленые с желтыми лучиками глаза, рот подвижный, верхняя тонкая губа перечеркнута наискось белой полоской шрама. И не поймешь, усмехается этот новый участник трагикомического действа, разворачивающегося в подворотне, или серьезен, как смерть.

Босая пятка одной ноги потянулась, почесала под коленом другой. Широкие свободные, явно домашние темно-серые штаны, светло-зеленая рубашка, небрежность позы, весь вид незнакомца мигом превращал его из наблюдателя в хозяина положения. Потому, когда он попросил застывшую девушку:

– Артефакт-то опусти!

Ника, не задумываясь, разжала пальцы.

Трио корчившихся издало слаженный стон облегчения.

– Они, конечно, засранцы, – почти извиняясь, сказал босоногий, – а только мать вон того мне рубашки стирает, отец этого на весь квартал знатные пироги печет, а у третьего всей родни мать-вдова, сдохнет беспутный, от горя загнется. Оставь их, лоана. Наказаны уж. Теперь не трижды, а сто да три раза подумают, прежде чем по пьяному делу пришлых обирать. – И уже для горе-грабителей добавил: – Брысь отсель, а с родителями вашими я завтра же потолкую.

Трое, не сговариваясь, подхватились на ноги и, как могли, пригибаясь к земле, пошатываясь да придерживая отяжелевшие штаны, припустили прочь.

– О-ой, Плетельщики Судеб, батька выпорет, – стонал сын булочника.

– Ты им помолись, что живые ушли, – верещал другой.

– Да то ж, – постанывая, соглашался единственная отрада вдовицы, – спасибо дядьке Дарету, вмешался, никогда ж ни во что не встревал, а тут вмешался.

– Действительно засранцы, – дернув носом, прокомментировал благоуханное отступление трех незадачливых и неопределившихся (то ли грабители, то ли насильники) преступников мужчина. Хмыкнул и кивком головы указал на открытую дверь. – Пойдем-ка, девочка.

– Спасибо вам, лоан Дарет, я Ника. Скажите, почему вы вмешались? – не спеша принять приглашение, осторожно уточнила «девочка».

– Я вмешиваюсь только тогда, когда мне платят или если чувствую интерес. Ты занятная, – невозмутимо объяснил босоногий и снова позвал: – Заходи, лоана. Во дворе есть колодец.

Проигнорировать подобное завлекательное предложение Ника была не способна. Колодец! Вода! Возможность смыть грязь с рук и прополоскать рот, убрать горький привкус боли, унижения и страха. Дарет даже в столь непрезентабельном, как сейчас, виде выглядел опасным, и тем не менее девушка почему-то чувствовала, что именно для нее опасности нет.

Маленький дворик у чернокаменного с серыми искрами слюды двухэтажного дома вмещал и небольшой садик с десятком деревьев, и колодец с журавлем на выложенном белыми булыжниками пятачке. Ника мимолетно удивилась: «Неужели вода в городе залегает так близко?» – и сразу направилась к каменным же кольцам шахты. Похожий колодец был у деда отчима, в деревеньке, где как-то довелось побывать девушке.

Хозяин каким-то образом, вроде и не спешил, ухитрился опередить ее и уже вытягивал веревку с ведром наружу. Черпанул глиняной кружкой, стоявшей там же, наверху, и протянул девушке. Первым делом Ника прополоскала рот и аккуратно сплюнула под корни ближайшего дерева. Судя по шершавой серой коре, листикам и нежно-розовым цветкам, это было что-то фруктовое. Яблоня или ее разновидность.

Там же, над корнями дерева и густо-зеленой травой девушка умыла лицо и руки. Только потом с истинным наслаждением выпила оставшуюся половину кружки прохладной воды. Вкусная оказалась вода, чуть-чуть, едва уловимо, сладкая. Если бы не четкое ощущение наполненности живота, Ника попросила бы еще одну кружку и еще.

Дарет молча ждал, пока гостья умоется и утолит жажду. Он не проявлял ни тени нетерпения, способного напрячь или заставить торопиться. Потом махнул рукой в сторону невысокого, каменного, как и дом, узкого крыльца. Оно было из того же серого камня, что и колодец.

Массивная дверь с бронзовой ручкой в виде головы змеи открылась без скрипа. Мужчина пропустил гостью вперед, в недлинный коридор, а оттуда в комнату с парой массивных кресел у незажженного камина и шикарным ковром богатого янтарного цвета на полу. По такому ходить в уличной обуви было бы преступлением, и Ника остановилась на пороге.