— Они посчитают, что это преступление, — ответил Джейк. — Начнут докапываться до сути.

— И что?

— И то, что они до нее докопаются, Хелен. Они сообразят, что ты не просто нашла ее такой, что ты сама ее туда положила.

— И что тогда?

— Назначат расследование.

Я отпила кофе и откинулась на спинку стула.

— Стоунмилл-Фармс, — пробормотала я себе под нос название своего района, как часто делала.

Мне всегда казалось, что оно похоже на название средневековой тюрьмы.

На нем был синий свитер, который он стащил через голову. Под свитером я увидела такую футболку, какую только Джейк мог носить. На бежевом фоне, под рисунком человечка в гамаке между двумя зелеными деревьями, был написан короткий девиз: «Жизнь хороша». Если и была причина для нашего развода, то вот она в миниатюре. На данный счет наши мнения всегда расходились. Полагаю также, что именно поэтому мы и поженились.

— Ты еще рисуешь ню? — спросила я.

— Мои руки уже не те. Теперь я работаю с листовым металлом.

— Нам надо позвонить?

Мысленно я соединила звонок в полицию с тем, чтобы наконец принять душ. Мне было все равно, будет ли разумно то, что я им скажу.

— Зачем ты помыла ее? — спросил Джейк.

— Я хотела побыть с ней наедине.

Слово «наедине» прозвенело у меня в голове. Внезапно я посмотрела на Джейка, и мне показалось, что он по-прежнему в тысячах миль от меня и что, если это так, неважно, насколько близко он окажется.

Через закрытые окна на задний двор слышался рев соседского младенца. Я никогда не видела этого ребенка, но в жизни не слышала более горестных воплей. И долгих. Они выгибались дугой, летели йодлем[31]и начинались вновь. Как будто мать дала жизнь восьмифунтовому комку ярости.

Я допила остатки кофе.

— Еще?

Он протянул свою пустую чашку, и я отнесла обе кружки на стойку, чтобы налить еще. Это у нас всегда хорошо получалось — вместе пить кофе. Я позировала, а он сидел и рисовал меня, и на двоих мы могли выпить три кувшина кофе за утро.

— Я думаю, ты должна рассказать, как все случилось. Прямо сейчас.

Я поставила его кофе на стол, а свой оставила в руках.

— Пожалуй, приму душ, — сказала я. — Мне надо в колледж на десятичасовой урок.

Джейк отодвинул стул назад и посмотрел на меня.

— Что с тобой? Ты не едешь в Уэстмор. Нам надо разобраться и кому-нибудь позвонить.

— Сам позвони.

— И что мне говорить, Хелен? Что ты устала, а день казался подходящим, чтобы кого-то убить?

— Не говори этого слова.

И вышла из комнаты. Поднимаясь по лестнице, я думала о Хеймише. День, когда он захочет убить свою мать, никогда не настанет.

За окном на втором этаже виднелся ряд тополей, покачивавшихся на ветру. Последние листья были золотистыми и персиковыми и дрожали на своих черешках. Когда-то мне казалось, что избавиться от матери — лишь вопрос времени, что для бегства достаточно сесть в машину или самолет или заполнить заявление в Висконсинский университет.

Джейк возился на кухне. Скрип половиц под линолеумом с рисунком терракотовой плитки. Встанет ли он у раковины, чтобы вымыть кружки? Засмотрится ли на соек и кардиналов,[32]которые, как всегда, шумно ищут пищу под дикой яблоней? Виды из окон, будь то облетающие тополя или кормящиеся птицы, часто казались мне самыми далекими краями, в которых я была. Я пыталась представить себя, забирающей руль у отца в те первые рождественские каникулы, когда он проехал всю дорогу в «олдсе», чтобы забрать меня.

«Обратно веду я», — сказала я по пути к федеральной автостраде.

«Наше дорожное приключение», — называл эту поездку отец в последующие годы, когда становилось все яснее, что другой такой не будет.

Я прошла в спальню и тихо закрыла дверь. Включила в ванной душ, чтобы вода нагрелась. Стоя на коврике перед раковиной, я поняла, что раздеваюсь так, будто моя одежда пропитана зимней грязью или последствиями тяжелой работы во дворе: старательно скатала брюки вниз, осторожно выбралась из них на коврик, словно, потревожив отвороты, могла взметнуть в воздух прах мертвого тела. Стянула носки. На ногтях ног был мамин лак — тот ненавистный мне приглушенный коралловый, — нанесенный две недели назад, долгим днем, когда мы вместе смотрели телевизор. Звук передачи общественного телевидения, посвященной торговле акциями, вгрызался в меня, подобно бормашине, покуда мать дремала в своем красно-белом мягком кресле с подлокотниками.

Я знала, что я все еще та женщина, с которой Хеймиш хочет заниматься любовью, женщина, которой девушки в Уэстморе постоянно говорят: «Я хочу в старости выглядеть как вы», не сознавая оскорбления. Но в отличие от меня мать всю жизнь обладала подлинной красотой. Я просто продержалась дольше, чем ожидалось. Те же кости, которые делали мать домашней Гарбо, служили опорой для моего более обычного лица. Отец, ладно вылепленный в области глаз, обладал длинной челюстью и носом-картошкой, так что я унаследовала ровно столько его черт, чтобы притупить материнские. Уверена, ее злило, что мой портрет висит в Филадельфийском художественном музее. И я поспешила заверить, что дело только в моем теле.

«Лицо мое Джулию Фаск не заинтересовало», — сказала я, пытаясь угодить ей, когда увидела на ее журнальном столике монографию выставки, принесенную мистером Форрестом.

Пар от душа заполнил ванную. Я вспомнила о коробке с маминой сорочкой, украденной мною из подвала несколько лет назад. Завернув в салфетки, я спрятала ее на дно свободного комода в гардеробной. Иногда открывала ящик и смотрела на ткань цвета розовых лепестков. Проще некуда: атласный кант на корсаже, переходящий в тонкие лямки, охватывающие плечи. Тихий шелест и колыхание шелка в области талии. Натяжение при встрече с бедрами.

Я видела очертания своего тела в запотевшем зеркале. Потеряв всяческую стыдливость за годы, что раздевалась на людях, я наслаждалась видимостью застенчивости, созданной паром. Перед тем как шагнуть в душ, я быстро наклонилась к зеркалу и нарисовала улыбающуюся рожицу. В очищенных местах стало видно мое отражение.

«Уродлив тот, кто ведет себя по-уродски», — сказала бы мать.

Я услышала, как Джейк входит в спальню, когда закрывала матовую дверцу душа. Мысль о том, что он так близко после стольких лет, одновременно пугала и радовала меня.

В какой-то момент отец начал спать в запасной комнате. Каждое утро он вставал и идеально заправлял постель, словно никто и не лежал на ней в прошлую ночь, словно пустая кровать ждала гостя, которого ей не суждено было дождаться. Даже я верила в это очень долго, пока, подобно матери, не начала лежать без сна по ночам и прислушиваться к звукам дома. Когда дедушкины ружья снимали со стойки, у меня в комнате было слышно, как щелкают зажимы для прикладов. По крайней мере раз в несколько месяцев я различала этот характерный звук и в начале своего последнего учебного года решила выяснить, в чем дело.