Конечно, мы с ним спорили. Тем и предлогов хватало, сказывалась подлинная натура Сталина. Он говорил с увлечением, глубокой и страстной уверенностью в своей правоте, к взглядам противника относился пренебрежительно. Разумеется, много думал о партийной организации, ее членах, их пригодности, о пользе, которую мог принести каждый из них. Сталин не любил женщин-революционерок и говорил о них с иронией. По его убеждению, женщина не может отдаваться вполне делу революции, не жертвует душой, лишь флиртует. Ее интерес не в революции, а революционерах.

– Однажды я выступал на собрании, – вспоминал Сталин, – где молодая женщина, казалось, с большим интересом и вниманием следила за моей речью. Мы познакомились, разговорились, оказалось, она следила за моими губами.

Глава большевизма Ленин тогда переехал из Парижа в Краков, поскольку считал нужным находиться как можно ближе к России. В Кракове (1912) должен был состояться съезд, на который ждали и Сталина. Единственной дорогой из Нарыма во внешний мир была река Обь. Две попытки бегства провалились. Но Сталин в конце концов достиг своей цели, сбежал из Сибири в Европейскую Россию».

На кафедре в роли оратора я видел Ленина только раз, в 1921 году на съезде Советов. Он говорил почти два часа. Основным было требование «Меньше политики, больше инженеров и агрономов!». Я сидел в ложе НКИД. Заведующий экономически-правовым отделом этого комиссариата Сабанин, обратившись ко мне, сказал:

– Гениальная речь!

– Да.

Про себя я подумал: «А может, и сумасшедшая». Она меня ошеломила. Тут было все: и упрощение сложнейших вопросов, и заостренная, упрямая односторонность требований, и нежелание охватить перед слушателями всю широту запутанного настоящего и совсем неясного будущего. Живым Ленина я уже больше не увидел, но я его хоронил.

Когда после смерти Ленина в 1924 году Сталин на съезде Советов в Большом театре произнес траурную речь-клятву, я его услышал впервые. Эта клятва произвела на меня чрезвычайно сильное впечатление. «Уходя от нас, товарищ Ленин завещал нам держать высоко и хранить в чистоте великое звание члена партии». Затем он поднимает правую руку и продолжает: «Клянемся тебе, товарищ Ленин, мы с честью выполним твою заповедь… Уходя от нас, товарищ Ленин завещал нам хранить единство партии как зеницу ока». Рука поднимается: «Клянемся тебе, товарищ Ленин, мы с честью выполним и эту твою заповедь».

И наконец, заключительная, последняя клятва: «Уходя от нас, товарищ Ленин завещал нам верность принципам Коммунистического интернационала». Рука поднимается: «Клянемся тебе, товарищ Ленин, мы не пощадим своей жизни, чтобы укреплять и расширять союз трудящихся всего мира, Коммунистический интернационал!»

В своих воспоминаниях Сталин говорит, что Ленин учил «добивать противника». «Беда, если люди, желающие стать революционерами, забывают, что наиболее нормальным порядком в истории является порядок революции. Вера в силу масс, та особенность деятельности Ленина, позволявшая осмыслить стихию и направлять ее движение в русло пролетарской революции». Сталин свои политические надежды вождя возлагает на среднего человека. Тут между ним и Лениным огромная разница, непроходимая пропасть. Он не ищет, как Ленин, сильных в том или ином отношении личностей, довольствуясь самыми обыкновенными, ничем не примечательными, ничего собой не представляющими людьми. Его окружение – толпа. Как луна освещается солнцем, они должны светиться только от света Сталина, подобно тому как X. Никербакер говорит о Геббельсе и других сподвижниках Гитлера. Он центр, он факел, горящий в ночи, фонарь в темной комнате, путеводная звезда. Светло только потому, что в его светильнике огонь. Герой данного исторического момента – он. Все остальное ничто, ноль. Но Ленина, как революционера, Сталин уважал, ставил очень высоко и писал: «В дни революционных поворотов он буквально расцветал, становясь провидцем, предугадывал движение классов и вероятные зигзаги революции, видя их, как на ладони». Эти слова о восторженном отношении «наших партийных кругов» к Ильичу невольно должны были вспомниться всеми, читавшими отчеты о недавнем московском процессе, раскрывшем таинственный заговор против Ленина, заговор, созданный его ближайшими партийными единомышленниками. Сталин прав, говоря, что Ленин плавал в революции, «как рыба в воде», только не добавил, что вода бывает различной по своей чистоте и прозрачности.

Если ко всему, что я сейчас сказал, добавить общеизвестные сведения о Ленине, Сталине и европейских диктаторах, из последних самый характерный Гитлер, естественно и невольно мы придем к следующему выводу.

Существуют два рода диктаторов. Одни идут за массами, другие ведут массы. Есть спутники, есть вожаки. Безусловно и неоспоримо, Ленин принадлежал к первому типу, то есть к самым опасным диктаторам. Он шел за массами, плыл с ними на одной волне, несся по течению очертя голову. «Грабь награбленное, разрушай еще не разрушенное!» – вот стимул движения темных революционных масс, единственный источник успеха Ленина. Он угадывал лучше чем кто-либо другой психику разъяренной толпы, подхватывал ее крики, делал из них призывные лозунги и потому шел победоносно. Это был гений разрушения. Пусть гибнут десятки миллионов людей, лишь бы цель была достигнута! Это вера революционного фанатика, таков был Ленин, первый вождь в революционные дни СССР.

Ни Гитлер, ни Муссолини, ни другие европейские диктаторы не относились к подобному типу вождей.

Сталин занимает среднее положение, медленно, но верно приближаясь к типу европейских диктаторов. Теперь ему импонирует «помпезность», «ореол», и он этого не скрывает. Все должны подобострастным испуганным шепотом произносить: «Тише, он идет». Любовь, пристрастие к помпезности и эффекту доходят до того, что он не хочет сказать просто: «Ленин, умирая». Это слишком обыденно. Нет, не «умирая», а «уходя».

Сталин понял, что диктаторский тип Ленина – временное явление. Ленин, впрочем, начал понимать, что с одной верой в «творческие силы масс» далеко не уйдешь. Но ему не суждено было на опыте жизни убедиться в этой открывшейся ему истине. Как стихийно пришел, так же неожиданно он и ушел. Умер, и в день его похорон это почувствовали все сопровождавшие его гроб массы. Стоял совершенно необычный даже для Москвы холод, вызвавший громадное количество жертв, обмороженных было без числа и в Москве, и во всей Стране Советов. Это, конечно, не мистика, но поучительный и знаменательный символ. Ленин, обрекавший других на смерть при своей жизни, обрек их на гибель и в день своей смерти.

В моем дневнике этот день отмечен следующей записью:

«За подписью Феликса Дзержинского я получил пропуск № 23 для прохода в Дом Союзов (бывшее московское Дворянское собрание), в ложу для иностранных дипломатов для участия в процессии на похоронах председателя Совнаркома Союза ССР и РСФСР. День выдался исключительно холодный, но ясный. От мороза трещали стены домов, хрустел под ногами снег, казалось, разламывалась земля под тяжестью тысячи, десятка и сотни тысяч закутанных с головой людей, советских граждан, двигающихся по намеченным улицам к останкам Ленина. Топот лошадей, трескотня, скрип, тихий людской говор, костры на улицах, высоко, столбом поднимающийся от них дым и топочущие в шаге на месте красноармейцы. Все это производило исключительное, незабываемое навеки впечатление. Вспоминалась далекая картина Бородинской битвы с кострами, солдатами».