— Здесь калитка! Через улицу обходить дальше!

Теперь она заметила за кустарниками, в самой свежей части ограды, воздвигнутой после разделения участка, узкую калитку. В замке торчал ключ, который Дидье вынул и, обтерев о куртку, сунул в карман.

— Вот, — произнес юноша, распахивая калитку. — Она обычно не заперта, пусть так и дальше стоит. Если вам что-то понадобится у нас, заходите прямо в дом, не бойтесь.

— Пакет с моими покупками остался в машине твоего отца. — Александра коснулась ладонью влажного дерева калитки.

— Я мигом принесу!

Парень побежал по дорожке.

Художница вошла в калитку и направилась к «Дому полковника» через сад. На пороге она остановилась и, обернувшись, загляделась на закат, полоса которого становилась все ярче, сужаясь до кромки на горизонте. Близилась ночь, которую ей предстояло провести в этом доме. Сама эта мысль ничуть ее не пугала, но Александра все же волновалась по неизвестной ей самой причине. Женщине вспомнилось последнее напутствие Натальи по телефону. «Она верит, что только мне под силу раскрыть тайну, которая кроется в этом доме… Почему? Почему ей легче поверить в это, чем в то, что все ее страхи — это вымысел, следствие одиночества и расстроенных нервов и никакой тайны на самом деле нет?»

Пока она мешкала на пороге, появился Дидье, нагруженный покупками. Внеся пакет в отпертую кухню, он поставил его посреди стола и огляделся.

— Если вам тут страшно ночевать, можете идти к нам, спать в моей комнате, — великодушно предложил молодой человек, вероятно по-своему истолковав то, что женщина замешкалась на крыльце. — А я переночую здесь. Я ничего тут не боюсь.

— Представь, я тоже не боюсь! — заметила Александра. — А если бы ты не рассказывал направо и налево о привидениях, то и никто бы здесь ничего не боялся.

Дидье словно не услышал ее последних слов. Он пожал плечами:

— Ну, как хотите! Я ведь предложил от чистого сердца.

Александра невесело улыбнулась:

— Я оценила твое чистосердечие. Скажи-ка, — остановила она юношу, уже повернувшегося к двери: — Лессе надолго уехали?

— Кто их знает? — Дидье задержался на пороге. — Может, ненадолго, а может, навсегда.

— Ты говорил, они поругались?

— Они уехали порознь… — замялся Дидье. — Чтобы ругались и ссорились, я не слышал…

— И теперь там осталась одна Жанна?

— Кажется… — Парень отчего-то смутился. — Но может, она вернулась в деревню.

— Ты знаешь, что случилось ночью? — Видя его нараставшую неловкость, Александра не отступала. — Знаешь, что умерла собака?

— Да… — протянул он. — Бедный Люка. Жанна сказала, у него был такой вид, словно он перед тем, как околеть, увидел дьявола. Вся шерсть дыбом, глаза выкатились, зубы оскалены!

— Я его не рассматривала… — содрогнулась Александра, вспомнив, как плачущая Симона склонялась над окоченевшим лохматым псом. — Но ты же понимаешь, Дидье, что все эти слова о дьяволе, о призраках, о том, что кто-то увидел свою смерть, — это просто слова! У смерти всегда есть естественная причина!

— Не всегда. — Дидье ответил так быстро, словно готовился услышать подобные доводы. — Здесь, в этом доме, люди иногда умирали без причины. Наверное, вы уже знаете.

И, как будто опасаясь, что услышит очередное возражение, исчез за дверью.

Оставшись в одиночестве, Александра выложила на стол немногочисленные покупки, подошла к стене, ища в сумерках выключатель, но, найдя его, зажигать лампы, висевшие под потолком, не стала. Ей нравилось освещение, установившееся в кухне. В окно без штор проникал отсвет почти угасшего заката. Солнце давно зашло, но небо над равниной было до странности светлым, словно жемчужным.

Женщина снова вышла в сад, окунула руки в переполненную дождевой водой бочку, поболтала ими, вспоминая детство, лето в деревне, в съемном доме. Там в саду, заросшем сорняками, запущенном, у стены дома, в кустах малины тоже стояла бочка для сбора дождевой воды. «Было так хорошо после ливня играть в ней, пускать плавать цветы, щепки, бумажки… А сколько в ней вечно барахталось жуков… Иногда они, пытаясь спастись, ползли вверх по рукам, и я визжала… Ниже в воде скользили лягушки, а на самом дне лежали камни, которые я сама же туда и кидала… Между ними пряталась жаба, она выплывала наверх только перед дождем и была страшно похожа на камень, бурая и бугристая. Она пела басом, важно, протяжно, окая, как волжанка… Боже, да было ли все это?! Или я так сильно изменилась, или ничего не было?! Я совсем не чувствую связи с той девочкой… Произношу, вспоминая ее, „я“, но это уже не я! Давно не я, совсем не я… Это кто-то, кого я когда-то хорошо знала… Как школьная подруга, с которой мы сидели за одной партой в первом классе!»

Она дошла до ворот, подергала их, но замок, навешенный из предосторожности ею же самой перед выходом в город, не поддался. Ключи остались в доме, в сумке. «Хотя все замки ни к чему, если между садами есть незапертая калитка, через которую может войти кто угодно, — подумала она. — У Делавиней, как я заметила, ворота в сад вечно открыты. Конечно, что же им беречь, там все богатство — дети. И запасной ключ от „Дома полковника“ есть у Дидье. А в доме — коллекция, за которую в случае кражи или недостачи мне не расплатиться! Не могу же я везде таскать с собой этот чемодан! И главное, к чему он вообще! Никому эти рисунки оказались не нужны!»

Участвовать в сделке, предмет которой так мало волновал ее участников, представлялось Александре делом заранее проигранным. «Сфинксов не продадут. Наталью здорово обработали. Я допускаю, что она говорит мне не все или вообще говорит совсем не то. Не продадут сфинксов — не состоится сделка. Зачем я тут? Чего жду? Нужно ехать домой… Оставлю Наталье чемодан, пусть разбирается сама, что с ним делать… И завтра же вернусь в Москву! Хотя бы дорога оплачена…»

Ей было грустно так, что сердце сжималось, и она не понимала, отчего. Художницу мучило двойственное чувство. Ей не нравились ни эта деревня, где так легко отвергали, травили чужаков, ни Делавинь-старший с его напыщенными рассуждениями и сверлящим взглядом, ни сам дом за ее спиной — темный, молчаливый, такой безликий, словно в нем не рождался и не умирал ни один человек. И вместе с тем она ощущала, как в ее сердце по каплям вливается медленная сонная отрава, которой словно было пропитано это место и населявшие его люди. Ей хотелось одновременно и уехать поскорее, и остаться подольше.

Она услышала приближающийся треск мопеда. На улице из-за поворота показалась светящаяся фара. Мопед остановился совсем рядом, у ворот, ведущих в сад Делавиней. Фара погасла, оставив после себя в темноте тусклое, красноватое пятно, наступила прежняя тишина. Александра прищурилась, пытаясь различить в незаметно сгустившейся темноте, кто приехал, но не могла разобрать.

«Дидье ездит на мопеде, но он вроде бы дома, я не слышала, чтобы кто-то уезжал…»

Стараясь ступать неслышно, она подошла к решетчатой калитке, разделявшей сады, и увидела, как по дорожке к флигелю двигается стройная высокая фигура. Когда на нее упал свет из окон, Александра отчего-то вздрогнула, хотя ничего страшного не увидела.