гласило письмо Нелл.

18

На четвертую ночь празднования возвращения Ксамбуна Фен явился домой голый и вымазанный маслом, которое воняло протухшим сыром, и объявил, что он танцевал с Иисусом, своей прапрабабушкой и Билли Кадволладером.

Нелл сидела за машинкой, печатала письмо Хелен.

– Кто такой Билли Кадволладер? – поинтересовалась она.

– Ага, то есть это все наяву. Такое имечко не выдумаешь. Он был просто мальчик.

Фен выглянул за дверь, как будто его партнер шел следом. В волосы вплетены цветные глиняные бусины, все тело, измазанное маслом, облеплено пеплом. Он расставил ноги пошире, для устойчивости, но все равно покачивался. Мышцы и кости, настоящий туземец. Фен никогда не отказывался от галлюциногенов; он пил, ел, нюхал и курил все, что ему предлагали.

– Знаешь, мне кажется… – Он резко обернулся, бусины застучали, улыбнулся, будто только что заметил ее присутствие. – Кажется, моя мать могла, она могла бы…

– А ты знаешь, кто был этот мальчик?

Она предпочла не заглядывать ему в глаза.

– Да. – Фен подошел ближе, и запах стал невыносим. Он будто подыскивал верное слово или вообще любое слово. – Секс, – выдал он в конце концов. – Мне нравится секс, Нелл. Настоящий секс.

К счастью, его пенис этого не слышал.

– Это не имеет отношения к… – Он с трудом подбирал слово, но безуспешно. Вероятно, слово “дети”, подумала она.

Он отвернулся, как будто это от нее несло гнилью. Потом опять развернулся к ней, вновь как бы заметил и иронически оглядел с головы до ног.

– Работаешь, Нелл Стоун? Печатаешь-печатаешь-печатаешь, столько всего надо напечатать, столько рассказать. Наверное, ужасно утомительно все время быть Нелл Стоун. – Похоже, он напал наконец на словесную жилу. – Эта долбаная машинка стучит, как твои долбаные мозги! – И он грохнул кулаком по клавишам. Буквы взмыли в воздух и рассыпались. Она не успела сообразить, насколько серьезно повреждение, как он просто смахнул машинку со стола. Металлическая каретка отломилась.

А Фен развернулся и вышел из дома, по лестнице он спускался, подергиваясь, как марионетка. Однажды, в их самый первый месяц в поле, к ней пришел старейшина анапа и сказал, что небезопасно жить наедине с мужем, и предложил стать ей братом. Тогда они с Феном долго смеялись. Но оказалось, что ей действительно нужен был брат. Ей нужен был брат и у мумбаньо. Будь у нее брат, возможно, ее ребенок остался бы жив.

Нелл погасила лампу и постаралась уснуть. Сердце колотилось. Она пыталась делать долгие глубокие вдохи, но тщетно. Она боялась, что Фен вернется.

Встала, натянула грязную одежду. С тех пор как явился Ксамбун, Ванджи вот уже три дня не стирал. На берегу оказалось меньше народу, чем она предполагала, человек пятьдесят, около двух десятков танцевали, а еще примерно тридцать валялись вокруг. Танцевали только мужчины – с бусинами в волосах, как у Фена, и с привязанными церемониальными пенисами, вырезанными из тыквы и украшенными затейливым орнаментом. Весь танец, собственно, строился вокруг этих тыкв, которые нужно было встряхивать, вращать, наставлять на женщин, а те, группками лежавшие поодаль, едва обращали внимание, слегка заинтересованные, но пресыщенные, как мужики, слишком долго проторчавшие на шоу обнаженных красоток. И Фен тут же, в полном церемониальном облачении, кружился, стукался своей тыквой о тыкву партнера, но его движениям не хватало легкости и текучести. Все флейтисты уже разошлись спать, остался только один барабанщик, который время от времени ударял в свой инструмент. Женщины напевали или поддерживали ритм, постукивая камнями или палками. Но большинство все же лежали голова к голове и переговаривались, не глядя на мужчин. Ксамбуна нигде не было видно.

Настроение, в котором Фен ввалился домой, здесь чувствовалось особенно остро. Атмосфера праздника изменилась. Мужчины были возбуждены, одурманены наркотиком, некоторые с трудом держались на ногах, другие бешено вертелись, словно пытаясь вырваться из собственного тела. Но это было приглушенное, сдержанное безумие, не нарастающая ярость ритуалов мумбаньо, когда она боялась, что в любую минуту они начнут тыкать друг в друга копьями; это было жаждой не убийства, но самоубийства, словно недостаток интереса со стороны женщин, или исчезновение Ксамбуна, или отсутствие дождя было исключительно их виной.

Нелл присела рядом с женщиной по имени Халана, та вручила ей плошку с кавой[32] и вареный клубень таро[33]. Она раскрыла блокнот. Наступила пятая ночь. Она уже все видела. Добавить больше нечего. Она прямо слышала, как ругается Боас: “Материалом является все, даже ваша собственная скука; невозможно увидеть что-либо дважды – не смейте думать, что вы, мол, это уже видели, потому что это вовсе не так”. Я работаю, напомнила она себе, – один из приемов взбодриться, сосредоточиться, заглянуть вглубь. Халана смотрела на нее и передразнивала. Она изобразила, как Нелл держит карандаш, покусывая кончик, а потом показала, как съедает его целиком, что вызвало у подружек взрыв смеха.

А танец все продолжался, без структуры, без начала и конца. В какой-то момент Фен улыбнулся ей. Гнев его испарился. Она чувствовала, что засыпает с открытыми глазами. А потом, чуть левее танцующего круга и ближе к воде, заметила искорку. Присмотрелась. Крошечное оранжевое мерцание, чуть выше камня, выдававшегося над берегом. Сигарета? Она встала и рассеянно побрела в сторону, будто бы к своему дому, но потом свернула в заросли прямо к воде. Сквозь листву разглядела, что была права: сигарета, а темная масса чуть выше – почти неразличимый силуэт мужчины.

Одиночество – явление невиданное в племенах, которые она изучала. С малых лет детей предостерегали: одному быть нельзя. Если ты один, духи могут похитить твою душу или враги украдут твое тело. Когда человек один, его разум обращен ко злу. Существуют даже пословицы на этот счет. “Даже опоссум не гуляет один”, – чаще всего повторяют там. Человек на камне – Ксамбун, и сидел он не на корточках, как устроился бы любой другой там, а просто сидел, небрежно вытянув ноги и наклонившись вперед, уставившись в точку далеко на воде. Он раздобрел и обрюзг на рисе и солонине, которыми кормили рабочих на рудниках. Шаги в обуви слышнее, чем босиком, – он знал, что это она, но не обернулся. Поднес сигарету к губам. На нем все те же зеленые штаны – и никаких украшений, ни бусин, ни костей, ни раковин.

Такой информант – человек, который вырос внутри культуры, но был из нее извлечен и теперь способен взглянуть на свой народ со стороны, способен сравнить поведение своих соплеменников с поведением иных людей, – бесценен. Абориген, который вкусил западной культуры, – она помыслить не могла, что когда-нибудь появится возможность заполучить такого информанта.