её утешить. У меня был истинно драгоценный друг — и я приказала:

— Тяпка, охраняй нашу Вильму.

Виллемина была умница, умница, всё понимающая с первого слова. Она осталась без споров, обнимая за шею мою собаку. Я пошла одна, только пара стражей в ливреях и фрейлинка из подчинённых Друзеллы меня сопровождали.

— Леди Карла, — сказал по дороге один из стражей, такой же чёрный, как и я. Он тщательно брил бороду — и физиономия у него казалась синевато-смуглой. — Я бы хотел поговорить с вами после… ну, после всего этого поговорить. По секрету.

Он помогал двигать королевскую кровать, вспомнила я. Какие-то интересные выводы сделал?

— Хорошо, — сказала я. — Поговорим. У меня очень много важных дел, так что вы напомните, если я забуду.

Он обрадовался и кивнул.

Мы перешли в галерею, ведущую в покои Леноры, — и я услышала, как…

Чрево адово, надо было бы сказать «как она кричит», но это были не крики. Ленора выла, скулила, как раненое животное, — у меня по коже дёрнул мороз от этих звуков.

Я не могла себе представить, что человеческое существо может так выть — и что оно должно при этом чувствовать.

Я побежала.

* * *

В будуаре Леноры народу было — как тюльки в рыбацкой похлёбке. Сейл, ещё медики, духовник Гелхарда, родственницы Леноры, фрейлины… Но они все не могли к королеве-матери даже подступиться. Она лежала на ковре — и я даже представить себе не могла, чтоб человека могло сводить такими судорогами. Её лицо, руки, шея, ступни — двигались каким-то кошмарным образом, будто под кожей протягивали узловатый канат. Ленора была багровая от напряжения, глаза вылезали из орбит… я только удивилась, что у неё хватает сил так громко кричать.

О рикошете речь не шла.

Откат. Чёрное зло нашло чёрное сердце. Это она приказала Штарху замуровать в пол руку славы — и более того: похоже, обряд провела тоже она, иначе откат зацепил бы её слегка, далеко не в такой степени.

— Леди Карла, — взмолилась Оливия, вся в поту от ужаса, — мессир Броук сказал, что именно вы можете помочь…

Сам Броук стоял в стороне, незаметный такой, тихий — наблюдал. Чуть кивнул мне, будто хотел сказать, что мне можно работать дальше.

— Помочь всерьёз не могу, — сказала я. — Если я правильно думаю, могу только облегчить, чуть-чуть. Но мне надо знать. Уберите отсюда всех лишних. И ковёр из-под Леноры уберите, я не смогу на ковре рисовать ножом.

Как они поднимали Ленору с ковра…

Ей, наверное, было нестерпимо больно от прикосновений, потому что она перестала скулить и начала пронзительно орать и выдёргиваться из чужих рук. У неё вздулись вены на висках, на руках и ногах они вообще были похожи на узловатые верёвки, распирали чулки, рукава, шевелились — и я уже думала, что лучше б ей сейчас и помереть, но Те, видимо, решили, что так было бы слишком просто.

И я думала: зачем она туда полезла? Кто её надоумил? Кто научил этому кошмарному обряду, который получится у любого простеца, — но последствия будут совершенно катастрофическими для всех, кого зацепит?

Ленору положили на паркет. Слава Творцу, здесь он был гладкий, гладкий и блестящий, как зеркало, удобный. И я так поняла, что в сложившейся ситуации я могу только одно: прикрыть Ленору от Тех на некоторое время. Больше ничего не сделаешь: это уже её дела — и с Теми, и с Творцом. А мне наука: не лезь в чернокнижие, не лезь!

Надо было разрезать ладонь — и я разрезала клешню, а потом ею, кровью по этому сияющему паркету, нарисовала контур гроба вокруг Леноры. Видимо, кровь сработала сразу, потому что она перестала кричать, только стонала.

Я резанула ещё раз, для Тех — и принялась выцарапывать окровавленным ножом те самые священные трилистнички, которые рисовала на спинке кресла Гелхарда: раз сработало тогда — сработает и сейчас.

Сработало лучше, чем я могла себе представить: я видела, как у Леноры расслаблялись, разжимались скрученные судорогой мышцы. Она даже посмотрела на меня с благодарностью — не понимала, что происходит.

Прошептала:

— Дайте воды…

Оливия тут же протянула, но я забрала у неё и передала сама.

— Леди Ленора, — сказала я, — пейте, но лежите спокойно. У вас есть немного времени — если не будете пересекать линии, нарисованные кровью.

Благодарность из её взгляда испарилась, взгляд стал подозрительным:

— Немного?

— Броук, — сказала я, — всех надо убрать из комнаты. Тут, как я понимаю, речь сейчас пойдёт о довольно-таки тайных вещах.

Люди Броука немедленно всех выставили. Минаринда пыталась что-то возразить, но её просто вывели под руки. В будуаре задержались только Броук, Сейл — всё-таки он был член Малого Совета, ясно — и я. И то, что осталось от Леноры.

— Жёстко лежать, — пожаловалась она.

— Меньшая из ваших бед, леди, — сказала я. — Сейчас я буду задавать вопросы, а вы будете отвечать. Исключительно правдиво. Потому что, если вы скажете правду, у вас может появиться призрачный шанс на… ну, на лёгкую смерть хотя бы. И на сравнительно светлое посмертие. Но ложь этого шанса лишит с гарантией.

Ленора прищурилась — и я снова поразилась, каким грубым может выглядеть её лицо.

— Это ты устроила, ведьма? — прошипела она.

— Нет, — сказала я. — Это ты устроила. Гелхард умирал несколько месяцев, а ты, видимо, всю его боль ощутишь в лучшем случае за несколько часов. В худшем — за несколько дней. Те, кто учил тебя чернокнижию, рассказывали, что адским силам нужно платить? А рассказывали, что проклятие может откатиться к проклинавшему?

— Я ничего не понимаю в этом, — злобно сказала Ленора. — Я ничего не знаю.

— Я даже не буду стирать защитные знаки, — сказала я. — Это ничего не изменит. Либо кровь свернётся, либо ты сама сотрёшь: человек же не может лежать неподвижно. И всё вернётся.

— Собираешься меня пытать, гадина? — сказала Ленора, как сплюнула.

— Пытаюсь тебе помочь. Но ты, кажется, не хочешь.

Ленора усмехнулась и вытянула руку за линию — и тут же вдёрнула её обратно, задохнувшись и всхлипывая.

— Ленора, — сказала я снова, — кто учил тебя чернокнижию?

— Какая разница, — прошептала она, пытаясь лечь удобнее: ей было не расслабиться. — Это неважно… Его уже нет…

— Ты