Весной 1915 г. Рид вторично отправился в Европу: побывал в Греции, Сербии, России, Болгарии, Турции. Итогом этой поездки стала книга «Война на Восточном фронте» (1916), построенная как серия путевых очерков, исполненных горечи и боли. Рид-романтик, каким он был в «Восставшей Мексике», уступил место хладнокровно-суровому наблюдателю, запечатлевшему безысходную трагедию «убиваемых пародов». Правда, в этой книге, несколько фрагментарной и рыхловатой, не было той крепкой цементированности, внутренней цельности, которые отличали полотно о мексиканской революции. Это был как бы монтаж страшных «путевых картин», открывшихся Риду: он писал о беженцах, согнанных с насиженных мест, об умирающих в госпиталях, разрушенных городах, о страшном трупном запахе, висящем над полями сражений.

В книге был заметен недостаток обобщений. Казалось, пороховой дым, стлавшийся по полям Европы, зрелище страданий и бедствий заслонили от Рида перспективу.

Рид вернулся в Америку убежденным антимилитаристом. А когда в апреле 1917 г. США вступили в войну, это означало для него не только крушение надежд на «миролюбие» Вильсона, но и веры в американскую демократию. Отныне Джон Рид клеймит «вильсоновско-уолл-стритовскую войну», агитирует против воинской повинности. В ответ «патриоты» подвергают травле «антипатриота» Рида. Двери крупных журналов, некогда печатавших талантливого писателя, теперь наглухо для него закрыты.

Он печатается на страницах единственно прогрессивного в ту пору, антимилитаристского журнала «Мэссис», в том самом, где был опубликован его очерк «Война в Патерсоне».

Это было время нелегких, порой мучительных раздумий для Рида, о которых свидетельствует его оставшаяся неоконченной, исповедальная автобиография «Накануне тридцатилетия». В ней он подводил итоги прожитому и увиденному и вглядывался в «неясные очертания будущего». Сочувствуя трудящимся «всем сердцем», Рид не скрывал тревоги относительно перспектив революционной борьбы. Видя разобщенность рабочего класса Америки и Европы, предательство социал-демократии, он сомневается в способности пролетариата «осуществить мирную или какую-нибудь иную революцию». И все же пока еще смутное предчувствие грядущих перемен не покидало Рида, он писал о том, что из «демократии родится новый мир, который будет богаче, лучше, будет прекраснее существующего».

Тем большей радостью было для Рида известие о падении царизма в России. И уже тогда, весной 1917 г., в своих статьях он прозорливо расценил это событие лишь как первую фазу революции, которая должна привести к более глубоким социальным преобразованиям. Летом 1917 г. в качестве корреспондента «Мэссис» он отправляется в Петроград. Он прибыл туда вскоре после разгрома корниловского мятежа.

Россия открыла самый плодотворный этап в его биографии.

В Петрограде он сделал решающий в жизни выбор — открыто принял сторону большевиков. II уже не как наблюдатель, сочувствующий, а участник русской революции.

Он едет в окопы 12-й армии под Ригу. Присутствует на рабочих митингах и конференциях в канун Октября. Бывает в большевистском штабе — Смольном. Вслед за первыми цепями красногвардейцев входит в Зимний вскоре после его падения. Слушает Ленина, провозглашающего с трибуны II съезда Советов декреты о мире, о земле, о власти. Затем сотрудничает с большевиками, работая в качестве переводчика в Бюро революционной пропаганды при Наркоминделе.

Его жизнь после возвращения в Америку весной 1918 г. стала вдохновенным исполнением клятвы, данной им на III съезде Советов. Смысл происходящих в России событий он определил словами: «Я видел рождение нового мира».

И здесь он не был одинок. Тогда, в ночь с 7-го на 8-е ноября 1917 г., вслед за цепями красногвардейцев, ворвавшимися в Зимний дворец, резиденцию Временного правительства, прошли четыре американских корреспондента: Джон Рид, Альберт Рис Вильямс, Луиза Брайант, Бесси Битти.

Они были первыми, кто рассказал своим соотечественникам правду об Октябре, Ленине, Советах{173}. Их оружием был очерк, публицистический, социологический, документальный, боевая газетная статья. Очерки образовывали циклы, из них вырастали книги. С их деятельностью связан взлет художественно-документальной литературы.

Эти люди действовали в духе лучших национальных традиций. Они прорывали «блокаду правды», как назвала одна из западных газет тот своеобразный идеологический карантин, которому подверглась молодая Советская республика с первых же недель существования. Среднему бэббитообразному американскому обывателю внушали чувство страха, ему прививали «антибольшевистский комплекс», связанный с понятиями «большевики», «красные», «революция»… Пресса монополий методично фабриковала стандартные шаблоны «антибольшевистской мифологии».

Джону Риду, А. Р. Вильямсу, Луизе Брайант, Бесси Битти и другим друзьям повой России было нелегко. Их штрафовали, им угрожали. Их вызывали в разные комиссии вроде комиссии сенатора Овермена, которая в феврале 1919 г. вела свои расследования, вылившиеся в нелепое судилище над Октябрем и его идеями. И они выступали на митингах и собраниях, с церковных и университетских кафедр, они писали везде, где осмеливались печатать правду о России, — от самых левых изданий типа «Революшнери эйдж» до умеренно-либеральных типа «Нейшн» и «Нью рипаблик».

В эти годы тема Октября занимает важное место в прогрессивной американской литературе.

В книге «Ленин. Человек и его дело» (1919) Альберт Рис Вильямс (1883–1962) первым в Америке рисует многогранный образ вождя Октября. Ленин для Вильямса (и об этом будут писать и Брайант, и Майнор, и Стеффенс) прежде всего величайший реалист, гибкий и решительный, непреклонный и дальновидный, способный безошибочно оценить самую запутанную ситуацию, отыскать верный путь в самом трудном положении.

В 1921 г. выходит новая книга Вильямса «Через русскую революцию», которая по праву стоит рядом с «Десятью днями» Джона Рида; эти очень близкие по духу произведения по-своему дополняют друг друга. Если Рид дает «сгусток истории», драматическую кульминацию октябрьских событий в Петрограде, «сердце восстания», то Вильямс, проделавший путь в 12 тыс. километров от Москвы до Владивостока, показывает размах революции, захватившей самые глухие утолки страны. Художественная манера Вильямса внешне проста, деловита, но отнюдь не бесстрастна. Он располагает события в исторической последовательности, разъясняет смысл отдельных фактов и образов авторскими комментариями, но делает это ненавязчиво.

Победа большевиков рассмотрена Вильямсом в широкой исторической перспективе. Через всю жизнь пронес Вильямс любовь к нашей стране, многолетнее пребывание в СССР сделало его выдающимся знатоком «советского образа жизни».

«Шесть месяцев в Красной России» (1918) — так назвала свою книгу Луиза Брайант (1890–1936), прогрессивная журналистка, жена и единомышленник Джона Рида, находившаяся вместе с ним в революционной России. Драматизированные сцепы — взятие Зимнего, уличные бои в городе, похороны жертв революции на Красной площади в Москве — перемежаются у нее с историко-публицистическими экскурсами и зарисовками деятелей революции. Предмет ее особого интереса — это русские женщины-революционерки, особенно Коллонтай. С симпатией пишет Брайант о руководителях Октябрьского восстания — Подвойском, Антонове-Овсеенко, Дыбенко.

Итогом ее второй поездки по России (1920–1921) становится книга «Зеркала Москвы» (1923), состоящая из серии портретов деятелей революции (Луначарского, Калинина, Дзержинского и др.). В нее вошел очерк о Лепине, основанный на личных впечатлениях; Брайант с волнением писала о простоте, доступности,