— Эвита, я… — не знал он, что сказать.

Хотелось крикнуть: ну зачем же ты мне сказала? Я не хочу… не хотел этого знать.

Хотя в принципе для Савы это ничего не меняло. Куда важнее, что он рассказал, и она его не оттолкнула. Она всё ещё была здесь. Она его поддержала. И за него переживала.

— Всё хорошо, — обняла она его за шею. — Пошли они все к чёрту. Давай займёмся сексом?

— Ну вот, я же говорил, что тебе придётся меня попросить, — шепнул Сава.

— Ах ты сволочь, — оттолкнула она его и попыталась сбежать.

Но не тут-то было. Он её поймал. Поднял на руки. Положил на кровать.

— Это да? — прижал своим телом, забираясь рукой под свитер.

Она засмеялась. Запустила пальцы в его волосы.

— Да, — и впилась в его губы.

Да. Чёрт бы тебя побрал, Савелий Демидов!

Тысячу раз да.

Ну вот зачем, а? Зачем это было настолько хорошо, что хочется плакать?

Зачем ты словно создан для меня? Зачем делаешь ровно то, что я хочу, чтобы ты делал? Смотришь в глаза, положив руку на мою шею, когда я сижу у тебя на коленях и выдыхаешь на каждый яростный толчок? Теперь это моя любимая поза. Зачем?

Зачем пахнешь так, что тобой хочется дышать?

Зачем не излишне груб и не приторно нежен?

Зачем в кольце твоих рук так сладко засыпать и так приятно просыпаться?

Смел, но заботлив. Настойчив, но покладист.

Зачем, чёрт побери?! Ты мне даже не нравишься!

Просто смотри на меня так ещё… бесконечно влюблёнными глазами.

И не отпускай.

Конечно, некрасиво было сбегать, не попрощавшись, но он так крепко спал, а мне так жалко было его будить. Но на улице уже рассвело, и я не могла ждать.

Надеюсь, то, что я оставила ему записку, меня оправдывало, а его не расстроит.

— Колобок, — подскочил отец, на ходу запахивая халат, когда я ворвалась в его спальню.

— Господи, папа! — отвернулась я, не желая видеть в его постели очередную мартышку.

— Что-то случилось? — плотно закрыл он за собой дверь.

— Да! — взмахнула я руками.

Я влюбилась! Хотелось добавить. Но ещё не была уверена так ли это. А просто ради красивого словца как-то не хотелось.

— Но время на одеться у тебя есть.

— Тогда я сейчас. И весь твой, — ушёл он.

И пока натягивал мягкие домашние штаны, кофту и шипел сливным бачком в ванной, я включила кофемашину и разглядывала туман в саду.

Я любила утра. Не те суетливые, когда опаздываешь на работу, а вот такие, когда на работу, конечно, надо, но, стоя у окна с чашечкой кофе, можно смотреть как поднимается солнце, как сохнут капли росы на листьях и светлеет небосвод.

— Я тебя слушаю, — достал он чашки.

— Вчера ты сказал, чтобы я забыла всё, что видела в замке Абамелек и пока не вспоминала. И уж тем более никому не рассказывала.

О том, чего мне стоило отвязаться от Дашки, я решила промолчать. Тем более пока это было всё то же беспомощное «Не сейчас, Даш», а что рассказать «потом» я ещё не придумала.

Но это был тот редкий случай, когда я решила послушаться отца. Это были ни хрена не шутки, что парень, которого все много лет считают мёртвым и даже похоронили, жив.

— Я не изменил своё мнение за ночь, — поставил отец передо мной чашку. Вторая была у него в руках. А третья…

Что? Он налил третью?

— Я надеюсь, ты не собираешься… — показала я на кофе, постеснявшись сказать «пригласить свою мартышку».

— О, нет, это не то, что ты подумала, — понял меня отец и так. — Так что стряслось?

— Что если человек, который мне очень дорог, очень нуждается в информации, что Влад Горчаков жив?

— Уверена?

— Ты не представляешь себе насколько. Без шуток, это вопрос жизни и смерти.

Выражение лица у отца было странное. Я бы сказала подозрительное, но я безошибочно понимала в этом хитром прищуре, что он знает больше, чем я. Впрочем, как всегда.

— Не знаю, чему больше радоваться, — подвинул он высокий барный стул, что стояли вокруг большого кухонного острова. Но не сел. — Тому, что ты сказала: этот человек тебе дорог. Или тому, что я, кажется, знаю, кто он.

— Пап, я совершенно не настроена играть в твои игры. Особенно в шесть утра. Да, это Сава. И да, между нами нечто большее, чем просто договор. Мы вместе. Мне продолжать? Или ты мне уже скажешь, чем так доволен?

— Чёрт! — выдохнул он. Упёрся руками в столешницу, и вид у него был просто неприлично счастливый и неприлично понимающий. — Продолжай, Колобок. Лучше сначала ты.

— Да, папа, да! Всё было! И, твою мать, да, ты был прав. Секс был потрясающий.

Он развёл руками:

— Ну что я могу тебе сказать. Я рад, что моя житейская мудрость тебе пригодилась. И я рад, что оказался прав, когда сделал на него ставку. Что всё было не зря.

— В каком смысле? — нахмурилась я, ничего не понимая. — Папа! Да что за херня? — возмутилась, когда он закрыл рукой глаза, то ли собираясь заржать, то ли прослезиться.

— Прости, — вытирал он слёзы, но… словно тянул время.

И только, когда открылась дверь, я поняла почему.

— Мама?!

Она раскинула руки в стороны, чтобы меня обнять:

— Мой зайчик!

— Мам, — обняла я её крепко-крепко, — вы всё же помирились?

— Жизнь так коротка, малыш. Глупо проводить её вдали от тех, кого любишь.

А как же «пусть всё останется как есть»? Как же?… Впрочем, неважно.

Так много всего хотелось у неё спросить, а ещё больше ей рассказать. Но не сейчас.

— Мы тебя слушаем, Саша, — взяла она ту самую, третью, чашку кофе.

И теперь, глядя, что у меня снова есть семья, чуть не прослезилась я.

— Чувствую, мне не поздоровится, — всё же упал отец на стул, — две женщины не одна, а две моих любимых женщины — особенно. Но скажу, как есть. Савелий Демидов не просто так здесь оказался. Нет, то, что вы с ним познакомились в метро, — поднял он руки, говоря «сдаюсь», — это безусловно чудо, которому у меня нет объяснений. Но то, что я пригласил его на работу по договорённости с его родителями, увы, факт.

— Подожди. Это как? — помотала я головой, не веря своим ушам.

— Мы встретились с ними в Сан-Франциско. Я смотрел особняк, что принадлежал семье Линдберг-Демидовых. Разговорились. Даже подружились. Они милейшие и несчастнейшие люди, потерявшие единственного сына. Так я и узнал эту историю.