Сидя с телефоном под подбородком и постоянно нажимая кнопку повтора, Лили мысленно рисует портрет женщины, не снимающей трубку. Темные волосы и острые скулы, как у Карла, выглядит для своих лет молодо, одета, возможно, в шелковую блузку и строгие брюки. И снова – почему она не знает, как выглядит мать ее мужа? Почему никогда не спрашивала об этом? Почему в этой квартире нет фотографий? За кого она вышла замуж? Что она вообще здесь делает?

Спустя час Лили чувствует, как глубоко внутри у нее закипает гнев. Он рождается в том же месте, что и слезы: где-то внутри живота. Она швыряет трубку прочь и наблюдает, как та ударяется об стену и разбивается надвое, из нее выпадает кусок пластмассы и закатывается глубоко под кровать. С гневным стоном Лили становится на четвереньки и просовывает пальцы в узкую щель между новым толстым ковром и дном кровати. Ничего нащупать не удается, поэтому она двигает диван по ковру, пока кусочек пластика не оказывается снаружи. Там лежит что-то еще. Одна из маленьких пижонских шелковых запонок Карла, зелено-бордовая. Лили рассматривает ее, держа на ладони. И вспоминает, как каждое утро Карл одергивал рукава своих безукоризненных деловых рубашек, вдевал в петлицы запонки и улыбался ей. А она так гордилась этим красивым, взрослым мужчиной в элегантных рубашках.

Лили кладет запонку на прикроватную тумбочку Карла и возвращается к проклятому телефону. Она не может понять, откуда именно отлетел кусок пластика, но без него телефон собрать не получается. Она скрепляет две половины резинкой для волос и пытается снова дозвониться маме Карла, но связи нет. Она сломала телефон. Лили бросает его на кровать и снова стонет. Все, кто может попытаться дозвониться до Карла – мама, сестра, сотрудники, Расс, – будут звонить по этому номеру.

Она принимает душ, моет голову и одевается. Потом берет мобильник и пишет Рассу сообщение:

Я сломала домашний телефон. Пишу с мобильного. Пожалуйста, используй этот номер, если захочешь со мной поговорить. Спасибо. Лили.

Потом она набирает с мобильного номер матери Карла и готовится к новому бесконечному ожиданию. Но вместо этого через три гудка раздается щелчок, и женский голос, неуверенный и тихий, произносит: «Алло?»

На часах – шесть восемнадцать утра. В доме царит тишина. Элис пытается снова заснуть, но тщетно. Она слишком возбуждена и счастлива, потому что проснулась, обнимая другого человека и наслаждаясь его уютным теплом: не маленькую девочку в мешковатой пижаме и не стареющего грейхаунда, а мужчину, мускулистого и крепкого. В утреннем свете сияют осенние оттенки его волос, золотые искорки в пятидневной щетине. На груди – брызги рыжих веснушек, покрытых золотисто-каштановыми волосками. Гладкие руки, глубокая впадинка в середине спины, тоже покрытой веснушками. Он пахнет морем и ее кондиционером для белья. Пахнет ее домом.

Элис прокручивает в голове события прошлого вечера, который закончился их близостью: тихая прогулка до дома по пляжу, его беззащитность после признания о том, что он мог кого-то убить. Инстинктивная уверенность Элис, мгновенная и полная: он ошибается, эти большие, мягкие руки не могли никому навредить, она не зря впускает его в свою жизнь. Ее рука, нашедшая его ладонь, и взгляд Фрэнка: удивленный, растроганный и испуганный. Но потом он мягко сжал ее руку, поднес ко рту и поцеловал. Не просто поцеловал, а вдохнул. Его немного трясло, как Гриффа, когда он пугается резких звуков. Она притянула его к себе, он уткнулся лицом в ее шею, обнял ее за талию, и какое-то время они стояли, покачиваясь. До ее спальни было совсем недалеко.

– Тебе придется вернуться в сарай, – сказала она потом. – Не хочу, чтобы кто-нибудь из детей вошел сюда и увидел тебя.

– Понимаю. Разумеется, – ответил он.

И почему-то воспринял это как приглашение к последующим отношениям. Элис не помнит, как заснула. И не знает, заходил ли кто-нибудь, пока они спали. Она не слышала, как вернулся Кай, и подозревает, что он не вернулся. Сквозь тонкие шторы розовеет восход, за дверью слышится деликатное постукивание когтей: Грифф терпеливо ждет, пока она его впустит. Воскресное утро. Нужно разбудить Фрэнка и попросить уйти, пока не проснулась Романа. Но мягкое тепло его тела слишком соблазнительно… Она на цыпочках встает с постели и подпирает стулом дверную ручку. Потом бежит обратно, замерзнув на прохладном утреннем воздухе, и ныряет в еще теплую кровать.

– Скорее, – шепчет она Фрэнку на ухо, – тебе пора.

Он просыпается, корчит гримасу и говорит:

– Черт. Конечно. Прости. Который час?

– Пора поторопиться, – говорит она, перекатывая его на себя и накидывая поверх одеяло, чтобы спрятаться от нежданных гостей. – Только очень, очень тихо.

Фрэнк целует ее, и она целует его в ответ – так, словно от этого зависит ее жизнь, словно это последний в жизни поцелуй.

В четверть седьмого, когда просыпается Романа, Фрэнк уже благополучно спрятан в сарае. Элис лежит к пустой кровати, а Грифф уютно свернулся у ее ног.

Все утро в коттедже царит непростая атмосфера. У Кая похмелье, Романа капризничает, Жасмин раздражена, а Фрэнк нервничает. Элис же тем временем полна секса: все ее тело напряжено. Она тщательно вымылась под душем, но знает, что все равно пахнет мужчиной. В голове проносятся картины минувшей ночи: его ореховые глаза, руки, крепко обхватившие ее бедра, нежные пальцы, смахивающие волосы с ее влажных губ, он прижимает ее лицо к своему, шепчет ей на ухо ее имя, а луна светит сквозь занавески почти горячим светом.

Живые, яркие воспоминания пульсируют у нее внутри, пока она стоит у плиты и жарит бекон, наполняет чайник, вытирает руки поношенным кухонным полотенцем и переговаривается с детьми. Элис смотрит на Жасмин. Знает ли она? Слышала ли? Почувствовала? Может, Элис действительно плохая мать, как ей говорили уже много раз?

– Хочу прогуляться до того дома, – говорит Фрэнк, подходя к раковине и споласкивая свою чашку из-под кофе.

– Который на скалах?

– Да.

– По-моему, он заброшен.

– Знаю. Ты говорила. Но мне кажется, там все-таки живут.

– Я пойду с тобой.

Жасмин поднимает бровь:

– Это вовсе не обязательно.

– Я правда хочу.

Это звучит почти как стон: она по-прежнему ужасно его хочет.

Не обращая внимания на ядовитую энергию, исходящую от Жасмин, Элис берет сумку и пальто.

– Мы всего на часок, – говорит она, прежде чем дети успевают что-то сказать, а собаки – сообразить, что у них есть шанс на дополнительную прогулку. – На обратном пути куплю свежего хлеба. Пока.

Уже почти десять, но утро еще сохраняет свою свежесть – металлические ограды покрыты росой, а на горизонте бледнеет луна. Элис хочется взять Фрэнка за руку, но ночные безумие и бравада рассеялись, она чувствует себя уязвимой и неуверенной и вспоминает, почему ненавидит подобное дерьмо. Какое-то время они идут, вдыхая свежий воздух и выдыхая облачка пара. Она выбирает маршрут, идущий вдалеке от побережья: вверх по мощеным улочкам и извилистым переулкам, на главную улицу, ведущую прочь из города. Они проходят «Надежду и Якорь», старейший паб города, трактир контрабандистов, открытый с 1651 года. Фрэнк останавливается.