— Подумаем еще. Предположим, что все это шифр для чего-то еще, новый порядок, возвращающий нас на пятьдесят лет назад. И новый порядок рейха на тысячу лет вперед.

— Это абсурд!

— Да, — согласился Лэтем и, тяжело дыша, откинулся на спинку банкетки. — Я довел это до крайности, вы правы: такое исключено. Но многое может случиться здесь, в Европе, на Балканах и на Ближнем Востоке. И что же дальше? После бесчисленных войн одного народа с другим, после войн религиозных и появления новых стран, отделившихся от старых?

— Мне трудно вас понять, хотя я не так уж глупа. Как сказал бы Гарри, «где свет в окне»?

— Ядерное оружие! Оно продается и покупается на мировых рынках, и, боюсь, его слишком много в руках Братства, располагающего миллионами. Так было в тридцатые годы, и с тех пор в этом отношении ни черта не изменилось.

— Мне далеко до вас, — сказала Карин, поднося бокал к губам. — Я борюсь с распространяющейся заразой, как вы это назвали, которая убила Фредди. А вы видите неминуемый Апокалипсис, с чем я не могу согласиться. Наша цивилизация уже прошла эту стадию.

— Надеюсь, что прошла, и я во всем ошибаюсь, но молю Бога избавить меня от этих мыслей.

— У вас слишком богатое воображение, почти как у Гарри, но он... хладнокровен.Все следует подвергать бесстрастному анализу.

— Забавное замечание, ибо этим мы с Гарри и отличаемся друг от друга. Я думал, что брат такой холодный и бесчувственный до тех пор, пока от рака не умерла наша шестнадцатилетняя кузина. Мы были детьми; когда я нашел его, он рыдал за гаражом. Я попытался успокоить его, но он закричал: «Не смей никому рассказывать, что я плакал, или я нашлю на тебя порчу». Чисто по-детски, конечно.

— Вы рассказали?

— Конечно нет, он же мой брат.

— Вы что-то не договариваете.

— Боже мой, это что — исповедь?

— Вовсе нет. Просто мне хочется получше узнать вас. Ведь это не преступление.

— Ладно. Я боготворил брата. Он был так умен, так добр ко мне, готовил меня к экзаменам, помогал писать годовые контрольные, а потом в колледже даже выбирал, какие мне следует изучать предметы, постоянно уверяя меня, что я умнее, чем мне это кажется, только должен уметь сосредоточиться. Отец вечно уезжал на свои раскопки, поэтому именно Гарри навещал меня в колледже и громче всех кричал на хоккейных матчах.

— Вы его любите, правда?

— Без него я бы не состоялся. Вот почему я грозился побить его, если он не приобщит меня к своему делу. Ему этого не хотелось, но в ту пору как раз создавалась эта дурацкая организация — отдел консульских операций, и им нужны были люди, умеющие думать. Я удовлетворял их требованиям, и меня приняли.

— Полковник говорил, что в Канаде вы были потрясающим хоккеистом. Он считает, что вам следовало бы уехать в Нью-Йорк.

— Это было случайным занятием — провинциальная команда, и мне хорошо платили, но Гарри прилетел в Манитобу и сказал, что пора взрослеть. Я последовал его совету и стал таким, каким вы видите меня. С вопросами покончено?

— Почему вы так враждебно настроены?

— Вовсе нет. Я хорошо свое дело делаю, леди, но как вы повторяли ad nauseam[45], я — не Гарри.

— У вас есть свои достоинства.

— О, черт побери, есть. Владею основами военного искусства, но не эксперт, поверьте. Окончил все эти курсы по технике допросов врага, мерам психологического и химического воздействия, выживанию и умению определять, какая часть флоры и фауны съедобна, — этого у меня не отнимешь.

— Так что же вас так беспокоит?

— Хотел бы я вам сказать, но и сам не знаю. Полагаю, отсутствие самостоятельности. Существует строгая субординация, которую я не могу нарушить... даже если было бы очень нужно. Как я уже отмечал, «тихони» знают больше, чем я... и вот теперь я не могу доверять им.

—Дайте, пожалуйста, мне телефон.

—Он подключен к междугородной линии.

— Нажав Ф-ноль-один-восемь, вы переключите его на Париж и пригороды. — Де Фрис нажала хорошо знакомые цифры и, подождав немного, сказала: — Я говорю из Шестого округа, пожалуйста, проверьте. — Она прикрыла трубку и посмотрела на Дру. — Простая проверка на подслушивание, ничего необычного. — Внезапно взглянув на пол, Карин замерла, но тут же вскочила с криком: — Уходите! Все немедленно уходите! -Схватив Лэтема за руку, она вытащила его из кабинки, продолжая кричать. — Все! -кричала она по-французски. — Бегите на улицу! Les terroristes![46]

В начавшемся хаосе слышался звон разбитых стекол, посетители неслись к выходу, натыкаясь на служащих. Те, растерянные и возмущенные, пытались остановить посетителей, но затем сами последовали за ними. Прохожие на авеню Габриель с ужасом увидели, как задняя часть пивной рассыпалась на куски, взрывом из окон выбило остатки стекол, и осколки разлетелись по улице, врезаясь в лица людей, проникая сквозь одежду в руки, грудь, ноги. Лэтем, падая, прикрыл своим телом Карин де Фрис. На улице творился кромешный ад.

— Как вы догадались? — крикнул Дру, засовывая за пояс пистолет. — Как узнали?

— Сейчас не, время! Вставайте. Следуйте за мной!

Они бежали по авеню Габриель до глубокой затененной ниши перед витриной ювелира. Карин, задыхаясь, потянула Лэтема туда. Они с жадностью хватали воздух, стараясь отдышаться.

— Черт побери, леди, что это было?— спросил наконец Лэтем. — Вы сказали, что тот, кому вы звонили, проверяет телефон, потом закричали и начался весь этот ад! Прошу вас, ответьте.

— Проверку так и не произвели, — тяжело дыша, ответила Карин. — Но кто-то взял трубку и крикнул: "Трое мужчин в темной одежде бегают по улице и повсюду заглядывают. Они ищут вашего друга!"Не успев ничего спросить, я увидела, как два baguettes катятся по полу к нашей кабинке.

— Baguettes? Батоны?

— Небольшие блестящие батоны, Дру. Не настоящий хлеб. Пластиковая взрывчатка в десять раз мощнее гранат.

— О Господи...

— За углом есть стоянка такси. Быстро! — Все еще не отдышавшись, они сели в такси, и Карин дала шоферу адрес в Марэ. — Через час я вернусь в посольство.

— Вы спятили! — воскликнул Лэтем. — Вы же сами сказали, что вас видели со мной. Вас убьют!

— Нет, если я быстро вернусь и изображу состояние шока — на грани истерики. Не теряя, конечно, контроля над собой.

— Болтовня, — неодобрительно и сердито произнес Дру.

— Нет, в этой непростой обстановке здравый смысл требует, чтобы я как можно скорее вернулась к своей обычной работе.