Турецкого долго томили по разным приемным, препровождая от одного кабинета к другому. Соответственно он настроился на разговор с мрачным, неприятным человеком, в чине полковника или скорее подполковника, которому известно все обо всех на свете, в том числе и о самом Турецком, только относительно Ожегова он будет пребывать в полном неведении.

Турецкий уже почти видел своего собеседника, стал придумывать ему особые приметы, но в результате оказался в обществе двух генералов.

Его принял сам первый заместитель директора ФСБ Иванов, в кабинете которого присутствовал генерал-полковник Расторгуев, также заместитель директора ФСБ, возглавляющий борьбу с организованной преступностью.

На воображаемого мрачного деятеля тянул только Иванов — мелкорослый, со своими постоянно полузакрытыми глазами. Расторгуев в данное амплуа не вписывался абсолютно: был он высокий, скорее подтянутый, чем худой, около пятидесяти лет, с жидкими, слегка седыми, тщательно уложенными волосами, аристократическим лицом и низким носовым голосом, в его речи то и дело проскакивали патетические интонации, как будто он только что вернулся с торжественного собрания и пребывает под впечатлением услышанного.

Иван Францевич Иванов, видимо, страдал каким-то врожденным дефектом век. Они были тяжелыми, набрякшими и едва приподнимались над глазами, кроме того, он был небольшого роста, поэтому, чтобы взглянуть на лицо собеседника, ему приходилось высоко задирать голову. Седые коротко остриженные волосы начинались почти от бровей, не оставляя даже намека на высокий лоб интеллектуала, губы почти не просматривались — настолько они были тонкими. Зато рукопожатие чувствовалось еще несколько минут после того, как он отпускал руку.

Турецкому улыбались и предложили чаю.

— Вы были в свое время непосредственным начальником Ожегова? — спросил Турецкий Иванова.

— Он приходил три дня назад, искал сослуживцев, старых знакомых, — как будто не расслышал вопроса генерал.

— А Ожегов не говорил, какое дело привело его сюда? Ведь, насколько мне известно, он много лет просидел среди своих овощей-фруктов, в столицу носа не казал, говорят, неплохо себя чувствовал. Не ностальгия же его замучила.

— Он ничего не объяснил в точности. — Иванов легко поднялся и стал мерить кабинет короткими шагами. — Не вдаваясь в детали, обстояло все примерно так: он якобы собирался получить от кого-то чрезвычайно важные документы, — генерал сделал эффектную паузу, — которые требовали соответствующей реакции. Но все должно было пройти тихо, без шума. И главное, они не должны были попасть не в те руки.

— То есть он просил поддержки или сам предлагал вам свои услуги?

Генералитет и этот вопрос оставил без внимания, и Турецкому пришлось продолжить:

— Он хотя бы намекнул, о чем идет речь? И почему вы обо всем этом рассказываете мне, если документы Ожегова столь важны?

— Нет, не намекнул. А почему вам… У нас должны быть причины вам не доверять?

— Нет, полагаю. Но согласитесь, у вас несколько больше возможностей разобраться в этом деле. К тому же эти документы такая вещь…

— Что вы имеете в виду?

— Чтобы реакция на них, как вы говорите, была соответствующей, реагировать нужно лично. К тому же остается источник документов…

— Мы искали эти бумаги и не нашли, — веско высказался Расторгуев, опередив своего коллегу, у которого, видимо, тоже было что сказать. — А вы, очевидно, невнимательно слушали. Повторяю: главное, чтобы они не попали не в те руки. И доверять можно только себе. Быть может, у вас в этом плане обстановка лучше, хотя обольщаться не советую. Мы предоставим вам несколько фамилий, это бывшие сослуживцы Ожегова, он мог к ним обратиться. Мы, разумеется, также параллельно проверяем эти контакты, но это не должно вас смущать. Вы удовлетворены?

— Простите, последний вопрос. Как вы узнали о смерти Ожегова?

— Естественным образом. До свидания.

Турецкий решил для себя, что после скандала с подставкой Храпунова фээсбэшники на некоторое время сменили линию поведения и теперь играют в добрых, честных партнеров, готовых поделиться любой информацией. Только попроси.

Однако цена этой информации наверняка три копейки в базарный день — ничего нового, такого, что бы мы до того не знали, они нам не сообщили.

Турецкий с утра сидел в своем кабинете и в сотый, наверное, раз только за сегодняшний день перечитывал одну и ту же фразу с последней страницы ожеговской папки: «Если у тебя есть фонтан, заткни его, — дай отдохнуть и фонтану. 47 64 16 19 25 13 23 40 32 89 2 6 35 19 43 32 22 97 21 9 69 23 53 10 38 23 24 30 62 11 47 16 13 21 3 10 35 20 9 11 33 13 78 4 8 90 29 19 20 14 56 22 15 5 19 15 11 10 77 27 21 45 8 26 21 22 28».

Отдавать с таким трудом найденный текст на расшифровку соответствующим специалистам Турецкий с Грязновым не рискнули, и Костя Меркулов поддержал. Ведь утечка информации может происходить откуда угодно.

Позади шефа на почтительном расстоянии пристроилась красная от напряжения Маргарита, та же сакраментальная фраза была выписана у нее на листике и еще десяток исписанных лежали рядом.

То, что это ключ к шифру, и то, что каждое число означает букву, было несомненно. Точнее, не каждое число, букв во фразе меньше, но, по крайней мере, каждой букве соответствовало число. Турецкий, промучившись накануне, к тому же на нетрезвую голову, решил привлечь к своим криптографическим изысканиям свежие молодые силы. «Нужно было сразу ехать сюда, запрягать членов следственной группы, а не пьянствовать, по обыкновению, со Славкой, — клял он себя в который раз, — коньячок — он, конечно, хорош для пробуждения неожиданных ассоциаций, но только не для кропотливых расчетов».

Но члены следственной группы разъехались выполнять поручения Турецкого. Свободной оказалась одна лишь Маргарита. Молодое пополнение, выслушав задание, сразу возгордилось оказанным доверием, выдало фонтан идей, однако ничего такого, до чего Турецкий не дошел бы сам, среди них не было.

Очевидно, что при таком способе шифровки (буква — число) нужно каким-то образом отмечать конец слова, но одиннадцать повторяющихся чисел либо одиннадцать закономерно изменяющихся во всей этой абракадабре Турецкий не обнаружил. Маргарита тоже. Посовещавшись, они пришли к выводу, что перед словом определенным способом должна быть указана его длина. Все равно оставались лишние числа, зачем они нужны — одному богу известно.

Турецкий спал плохо, проклятая цифирь преследовала его всю ночь, поэтому на третьем часу утреннего бдения его стало понемногу смаривать. Из оцепенения его вывел истошный — или так только показалось с больной-то головы? — вопль Маргариты:

— Александр Борисыч! Знаю!

— Что?

— Чтобы увеличить надежность шифра, в зашифрованный текст нужно случайным образом добавить лишнюю информацию. Есть такая теория, кажется…