Они закончили третий круг и повалились на землю, хрипя и задыхаясь. Даже стражники сделали то же самое, а ведь у них-то бег был налегке, без камней. Калитка растворилась, перед людьми, лежавшими вповалку, опять объявился милорд Жанивский. Пушистая собачонка на этот раз красовалась на плече, вернее, на могучем козырьке подплечника. Милорд подбоченился, обвел всех картинным взором – ну ни дать ни взять полководец перед верными войсками. Суворов на марше, бля… Серегу его сраное благородство обласкало особым взглядом. Мол, герой, паря, победитель забега…

– Мои верные и новые солдаты! Вы с честью выдержали первое испытание, и я уже почти могу вам доверять! Сейчас вас покормят! Еда будет отличной – вы это заслужили! И по чаше пива на человека – вы это тоже заслужили! Ну а теперь поговорим о тех, кто этого не заслужил! Приведите ко мне первого… нет, трех из числа отставших первыми!

Где-то на левом фланге, позади, возникла некоторая суматоха. И кончилась, сменившись воплями. Стражники за руки подволокли к милорду трех упирающихся и дико кричащих бедолаг.

– Вот они, первые недостойные быть среди вас! Солдаты мои! Я не опозорю вас, зачислив в ваши ряды отвратительных слабаков! Э-э… Возьмите вот этого.

Он ткнул одного из бедолаг носком сапога из зеленой замши. Двое остальных тотчас умолкли, отползли в стороны. Стража им не препятствовала. Помеченный милордом тоже прекратил орать, сжался на земле в тугой комок, затрясся, тихо всхлипывая.

– Итак, слабак… Рожден мужчиной, но не ведешь себя по-мужски… Таким ни к чему радоваться красотами этого мира.

Стражники поволокли сжавшегося в комок несчастного к калитке. Туда же проследовал и милорд Жанивский. Лежавших на земле крестьян подняли пинками. Вслед за господином погнали во двор.

В центре пятачка, прямо под задними окнами замка, сооружалось что-то шибко похожее на крест. Серегу вместе с остальными новобранцами подогнали поближе. Выстроили полукругом. Вокруг загадочного сооружения прогулочным шагом туда-сюда расхаживал милорд, гладил собачонку, притулившуюся на плече. Привели крестьянина, подтащили к кресту. По лесенке загнали наверх и присобачили веревками в классической позе распятого Христа. К ногам привязали вязки соломы… Сердце у Сереги нехорошо екнуло. Он уже начал помаленьку догадываться, какого рода “развлечение” им уготовил увидеть милорд. Гад, Нерон малахольный выискался…

– Солдаты! – опять завел излюбленную пластинку холеный красавчик в зеленом. – Тот, кто недостоин быть солдатом, должен… просто обязан очистить землю от своего присутствия. Или за него это должны сделать другие. Надеюсь, вы согласны со мной. Так?! Не слышу…

Толпа справа и слева от Сереги заволновалась, раздались торопливо-испуганные вскрики:

– А как же! Точно, наш милостивец… Так точно, ваше благородие! Все, что милорд говорит… все оно и верно, уж так верно…

Милорд обвел нестройно кричащую толпу недовольным взглядом. Выждал тишины и заявил со значением:

– Не нуждаюсь в вашем одобрении. В следующий раз, чтоб вы знали, следует вам только дружно проорать: “Многих лет милорду”… Понятно? Ну а теперь… Честь освободить эту землю и наши ряды от недостойного я предоставлю… предоставлю…

Взгляд Жанивского скользнул по рядам и уперся в Серегу. Губы его благородия растянулись в маслянистой улыбочке.

– Лучшему! Пусть докажет, что и впрямь может стать лучшим из моих новообретенных солдат. Подведите его к заготовке…

Серега стоял как замороженный. На фига было вырываться вперед, стучало у него в голове. На фига, на фига… Подошел ухмыляющийся Луги, ухватил за плечо, рывком выдрал его из строя, прошипел:

– Ну, гаденыш, посмотрим, так ли ты хорош… Не разонравишься ли милорду невзначай!

И подволок его к основанию креста. Милорд Жанивский продолжал гаденько-сладенько улыбаться ему поодаль, привязанный к кресту непрерывно что-то скулил и постанывал в вышине. Сереге сунули в руку факел.

– Я… – сказал Серега и осекся, – я не буду. Не…

Он хотел уж было сказать – не смогу, но одернул себя. Здесь “не смогу” прозвучит как признак слабости. Подобного признания ему уж точно не простят. Могут и сжечь вместо бедолаги, а могут и вместе с ним. И его не спасет, и сам пропадет. А ведь он здесь не просто так. Ему, как Штирлицу, дело следовало сделать, невзирая ни на какие гестапы…

– Батюшке моему… – начал он, тщательно подбирая слова и направление разговора, – клятвенно обещал, что не убью того, кто не угрожает напрямую мне или моим близким…

Милорд тут же подскочил к Сереге. Собачонка, возмущенно тявкнув, слетела с плеча. Глаза у милорда, ядовито-зеленые, как две свернувшиеся в клубок гусеницы соответствующей раскраски, впились ему в лицо.

– Этот слабак угрожает мне – и моей армии… Жги! Я приказываю!

– Милорд! Ваше благородие! В лагере вашей светлости и под руководством столь прославленного воина, как вы, даже этот несчастный наверняка очень быстро превратится в стоящего вояку. Ваше руководство… тренировки ваших новобранцев поставлены столь разумно…

Грубая лесть – самая действенная лесть, думал Серега, глядя в моментально помягчевшее лицо милорда Жанивского. И усилил натиск:

– Помилованный и знающий, что только вам он обязан своей жизнью, этот… этот недочеловек будет служить вам не за страх, а за совесть. Величие и милость милорда… – Он замолчал, просто-напросто не зная, что плести дальше. Милорд Жанивский стоял мечтательно притихший, с полузакрытыми глазами. Серега порылся в памяти, и, махнув на все рукой, продолжил: – Трусь лбом о порог милости вашей. Вы ж как светило – согреваете нас благостью и этим… лучезарностью. Да сохранит Всевышний вашу жизнь, как мы будем хранить каждый ваш день!

Всевышнего, похоже, он упомянул зря. Припоминая, какие именно планы у этого садиста на волю Всевышнего в его жизни… Милорд тут же размежил веки и одарил Серегу злым пронзительным взором.

– Хранить каждый мой день, говоришь… Погляжу! Но прежде… Жизнь я ему оставлю, может быть. Но… Нельзя же уйти отсюда без зрелищ. Эй, дайте ему нож! И поджигайте этого! А лесенку – оставьте!

Сереге кто-то сзади тут же сунул в руку нож с грубо обделанной занозистой деревянной рукоятью. Приговоренный к сожжению страшно завыл сверху. Подбежавший стражник сунул сразу два факела в солому, и она тут же занялась. Потянуло едким дымком горящей прелой травы.

– А ты, – повернулся Жанивский к Сереге, – можешь его спасти… С моего соизволения! Если успеешь, конечно. Ну… Но – не сметь тушить огонь или что-то еще там делать! Все, что тебе позволяется, – это только вытащить из огня этого бедолагу! Понял?!

Последние слова его благородию пришлось произносить в пустоту. Потому как Серега, не дожидаясь повторного пршлашения, уже лез вверх по утлой, дергающейся под ногами во все стороны лестнице. Торопливо перепилил веревки на щиколотках у бедолаги. Тот, не дожидаясь его команды, сразу же задрал ноги чуть ли не к плечам – вязки соломы внизу горели уже вовсю. Едкий дым лез в глаза. Слава богу, ветерок сносил его до какой-то степени в сторону, а еще он пока что предусмотрительно задерживал дыхание. Пока удавалось… Рывком отчекрыжил веревки на руках – его собственные штаны уже то ли тлели, то ли и вовсе горели, времени посмотреть вниз и поахать как следует никак не удавалось выкроить, недосуг все, знаете ли, было, – и они оба кубарем скатились вниз по споро покрывающейся язычками пламени лестнице. Штаны на Сереге и вправду горели, сжимая голени в обручах невыносимой боли, которую он только сейчас и начал замечать.