- Сейчас я не способен сесть за руль, но утром мы свалим отсюда, Алён. Поняла меня? Да, а потом у нас будет целое воскресенье на «подумать». А дальше мы что-то с тобой решим.

- А…а где я буду жить, пока мы придумываем, что нам делать дальше?

- У меня, – решительно рубанул Соболевский и так пристально посмотрел мне в глаза, что я поняла – рыпаться бесполезно.

- А…а если я буду у тебя, то, где будешь ты?

Но в ответ я получила только долгий, протяжный полувздох-полустон.

- Никита? – напряглась я.

- Хороший вопрос, но…по всей видимости, жить я буду там, где до этого жила ты сама – в общежитии.

Ох, черт…

22.1

POV Алёна

В комнате после его слов воцарилась мертвая, гнетущая тишина, нарушаемая только треском дров в камине, да шумом дождя за окном. Да еще и чай был с каким-то странным вкусом бабушкиной микстуры от сердечных болезней.

- Что там? – с сомнением заглянула я в кружку и потянула носом, – Отравить меня решил под шумок? Пахнет эта бурда уж больно подозрительно.

- Она пахнет валерианой. И ты, пей, давай. Смотреть еще раз, как мое тело рыдает и бьется в истерике, я не намерен, – а потом зачем-то медленно повел указательным пальцем от запястья до локтевого сгиба моей (моей!) руки.

- Не трогай меня, – неожиданно громко рявкнула я.

Но Соболевский только поднял на меня уставшие глаза, а потом выдал:

- Алёна, если ты будешь продолжать себя вести в таком же духе, то жить будешь не у меня, а в палате, обитой поролоном. Смекаешь, о чем я? Никто не поверит, что Никита Соболевский вдруг в одночасье спятил и превратился в экзальтированную особу. Господи, Боже ты мой, руку ее потрогали! Помогите, спасите!

- Сейчас ты трогаешь руку, а потом…знаю я тебя, гад ты ползучий! Тебе лишь бы изводить меня!

- Изводить, – передразнил меня мой враг и улыбнулся, смотря на огонь в камине.

- Это все из-за тебя! Все мои беды из-за тебя, Соболевский. Если бы ты не полез мучить меня своими…этими…самыми…ну…

- Поцелуями?

- Вот, да! Хотя, нет! – встрепенулась я и поднялась на ноги, отставляя кружку с недопитым чаем, – Это были не они!

- Серьезно? – нарочито театральным жестом приложил ладонь к губам мой враг.

- Да! Это были…неважно! Но целоваться я стану с человеком, которого буду любить всем сердцем. Понятно? Тебя же я органически не перевариваю, Соболевский. Сечешь разницу? И вообще, на кой черт ты это сделал? – замерла я растерянно, а потом и вопросительно развела руки в стороны.

Минута тишины, глаза в глаза и мой враг отводит взгляд. А потом пожимает плечами, будто бы я спросила у него сущую ерунду.

- Просто так. Заткнуть тебя хотел. Или проще было огреть тебя по голове чем-то тяжелым, как считаешь?

- Заткнул? Доволен? Вот посмотри к чему привели все эти твои…э-э-э…подлые инсинуации!

- Слышь, инсинуация ты ходячая, допивай чай уже, – и почему-то в голос заржал.

Вот так – у меня горе, а ему весело. И так было всегда.

- Чего ты ржешь, дубина? – прищурилась я.

- А что мне плакать что ли? Ты вообще представляешь, как мне фортануло? – спросил и хищно облизнулся.

- Фортануло? – ошарашенно выпучила я на него глаза.

- А что бы нет? Ты прикинь, я тебя мечтал достать с детского садика, а ты все ходила с этим своим лицом «я королевишна, мне на все до звезды». И вот гляди! Ничего лучше не придумаешь, будешь теперь нон-стопом, двадцать четыре на семь рядом со своим раздражителем. Смотри не влюбись, Княжина, я тогда буду долго ржать. Как бы не помереть от передозировки потом эндорфинами.

- Ты несешь какой-то словесный понос, Соболевский, – скривилась я.

- И ничего не понос. Стерпится – слюбится. Слышала о таком? – и так довольно разулыбался, что я угрожающе сделала шаг в его сторону.

- Я не влюблюсь в тебя никогда! Никогда! Ни за что! Ясно? Я что, дура что ли? – вспыхнула я и вся содрогнулась, а потом и зачухалась, будто бы стряхивала с себя мерзких паразитов.

Таких же мерзких, как и этот шут гороховый!

- Ну, во-первых, никогда не говори «никогда» …

- А, во-вторых, заткнись, Соболевский! Иначе меня стошнит от твоих этих влажных фантазий!

- Ладно, раз тебе дурно, то пошли прогуляемся. Дождь как раз закончился. Надо забрать твои вещи до того, как в комнату вернется Нечаева.

- Блин, точно, – прикусила я подушечку большого пальца и тут же гадливо отерла рот.

- Что такое? – нахмурился парень, видя мое перекошенное лицо.

- Я дотронулась губами и зубами до твоей руки. У-у, гадость какая!

- Это не твои губы и зубы, а мои. Угомонись и пошли, – зло выдавил из себя и махнул в сторону входной двери.

И мы выдвинулись на улицу, осторожно шагая вдоль немного скользких от дождя дорожек. И прямиком к тому месту, где стоял двухэтажный домик, что приютил нас в этом гиблом месте.

- Княжина, смилуйся, – вдруг услышала я почти злобное сопение Соболевского.

- Чего тебе? – оглянулась я на отстающего одногруппника. Ну да, у меня теперь ноги длиннее, этому только поспевать приходится.

- Перестань вилять задом! Вдруг кто увидит? Подумают, что я заднеприводный.

- А ты тогда перестань вышагивать так, будто собрался кого-то убивать! Этот походон твой палит всю конспирацию! – грозным шепотом наехала я в ответ.

- Алёна! – грозно.

- Никита! – предостерегающе.

- Ой, ну все, – махнул на меня рукой манерно, а потом рассмеялся, как обкуренный комар, повизгивая в ночи, – всегда мечтал это сказать…

- Придурок, – закатила я глаза к коварным небесам, что посмели свести меня с этим питекантропом, а затем потопала дальше, стараясь решить все наши проблемы как можно раньше.

И у нас получилось.

В домике почти никого не было, не считая какую-то девушку, что одетой спала в кресле на первом этаже. Видимо, погуляла на славу. А мы перли к цели. Второй этаж, моя сумка в руках Соболевского и вот мы уже бодро вышагиваем обратно.

А там уже Никита берет свой телефон и начинает беспрерывно строчить кому-то сообщения.

- Это ты с кем? – спрашиваю я.

- С Решетовым. Пишу, что довел тебя до экстаза и мы, ведомые запредельными чувствами, решили с тобой свалить с утра пораньше в город, дабы не смущать своими брачными играми окружающих.

- Чё? – захлебнулась я возмущением.

- Княжина, – смачно вписался в ладонь лицом, – тебя так просто вывести из себя! Как ты вообще живешь в этом мире такая блаженная?