Представления Дарвина о морали и в то время не отличались оригинальностью. Уже шотландский философ морали Адам Смит говорил о нравственности, а Дарвин очень уважал Смита. По мнению Дарвина, прославленный экономист и научный основоположник капитализма был большим другом человечества. Вот что писал Смит еще в 1757 году: «Каким бы себялюбивым ни хотелось нам видеть человека, в его природе все же — и это очевидно — присутствуют основополагающие наклонности, делающие необходимым его участие в судьбах других людей, в принесении им счастья, невзирая на отсутствие всякой выгоды, если не считать удовольствия быть свидетелем этого счастья» (49).

Вполне допустимо полагать, что Дарвин весьма скептически отнесся бы к тем эволюционным психологам, которые сегодня ссылаются на него по поводу и без повода. Дарвин и сам хотел разгадать эволюцию души, эволюцию психической жизни. Нет, однако, никаких признаков того, что он хотел свести ее к математическим формулам, как Гамильтон, или к мистификации наследственности, как Трайверс и Доукинс. Подход Дарвина ни в коем случае нельзя назвать насквозь материалистическим. Он разглядел в душе и духе явления, совершающиеся по собственным законам и правилам, не починяющимся диктату низших, биологических уровней, ибо совершенно очевидно, что у людей действуют механизмы, которые не могут быть объяснены законами природы. Эти механизмы, как полагал Дарвин, с одной стороны, имеют отношение к впечатлительности, к чувствам, а с другой стороны, к культуре: «Насколько значима была и есть борьба за существование, настолько же властно привлекает наше внимание и высшая часть человеческой природы, иные силы, силы еще более значимые; ибо нравственные качества — прямо или косвенно — формируются под влиянием обычая, рассуждения, образования, религии и т. д. в большей степени, нежели под влиянием естественного полового отбора» (50).

К важнейшим из этих «нравственных качеств» принадлежит любовь. Дарвин на самом деле писал о любви, а не о «сексе», несмотря на то, что это слово по недоразумению упоминается в предметном указателе книги всего один раз. Согласно Дарвину, любовь есть нравственное качество, вызревавшее уже у высших животных и достигшее наивысшего проявления у человека. В то время как простые живые существа ищут половых партнеров, не испытывая никаких чувств, в эволюции человека любовь играет очень важную роль: «Эти инстинкты имеют чрезвычайно сложную природу и у низших животных пробуждают наклонность к известным определенным действиям; для нас, однако, более важными элементами являются любовь и возникающее из нее возбуждение симпатии» (51).

Не простое, биологически обусловленное половое предпочтение играет решающую роль в половом размножении человека, но целая гамма сильных чувств. Эти чувства отличают нас от низших животных: «Через влияние любви и ревности, через признание гармоничной красоты цвета и формы, через осознанный выбор» (52). С любовью в мир явилось совершенно новое качество. Любовь стала причиной того, что размножение человека перестало подчиняться логике племенного отбора крупного рогатого скота.

Как видим, есть все основания защитить Дарвина от дарвинистов, ибо эти последние — а вместе с ними и эволюционные психологи — снова превращают «любовь» в «секс»: лучшие самцы захватывают лучших самок. Причина такого переосмысления в том, что мы, как уже было сказано, ничего не знаем о любви в плейстоцене. От нас скрыты предполагаемые любовные чувства и переживания Homo erectus и Homo habilis. Не знаем мы, и когда любовь стала значимым фактором выбора партнера. Это, правда, не означает, что в сокрытых от нас эпохах царила пустота и в возникновении современного человека играло роль одно только чисто половое влечение.

Следствие такого незнания лежит в основе одномерной переоценки значения в эволюции биологических свойств в сравнении со свойствами культурными. Неведомое нам многообразие чувств и способов их выражения нашими предками тонет во мраке тысячелетий. Эволюционная психология впадает в такое упрощенчество не потому, что знает ответ, а от недостатка знаний. По этой причине эволюционная психология не может, собственно говоря, называться психологией, ибо как раз психику наших предшественников и предков мы знаем хуже всего! Откуда вообще мы можем знать, есть ли у нас с ними какие-то общие чувства, если так мало о них знаем? В конечном счете они для нас «конструкции», скажем, современные люди без современных черт — наш современник минус разум, язык и культура. Тем не менее наши предки вполне могли испытывать сложные чувства и иметь весьма развитые представления. Наверняка уже тогда людям были присущи индивидуальные характеры с личными предпочтениями и слабостями. Ни один натуралист, занимающийся изучением жизни шимпанзе, бонобо, горилл и орангутангов, не станет отрицать этих качеств у наблюдаемых им приматов.

Идея о том, что понятие любви можно вывести из понятия сексуального, принадлежит отнюдь не эволюционным психологам. Помимо Артура Шопенгауэра, такого взгляда придерживался и Фридрих Ницше. Зигмунд Фрейд зашел настолько далеко, что попытался объяснить все социальные отношения людей неосознанным половым влечением. Из того, что уже было сказано выше, отчетливо, однако, следует, что любовь — это нечто большее, чем биологическая функция, выступающая там, где необходимо длительное сотрудничество партнеров ради долговременного ухода за потомством. Представители множества биологических видов образуют устойчивые в течение длительного времени пары, однако мы далеки оттого, чтобы искатьлюбовь в брачном поведении птиц или морских коньков. И наоборот, в жизни людей возникает множество ситуаций, когда мы говорим о любви, несмотря на то, что. при этом нет долговременной связи между мужчиной и женщиной и они сообща не воспитывают детей.

Все представления, которые, несмотря на это, выводят любовь из сексуальности и потребности в воспитании потомства, являются слишком узкими. Любовь по сути своей не является «важнейшим показателем стремления к брачному соединению», как полагает Дэвид Басс. Можно любить человека и не желать жить с ним вместе, потому что партнер понимает, что этот человек не подходит ему для совместной жизни, несмотря на самые сильные чувства. Представляется весьма проблематичным весь круг идей о предполагаемой близости совместного проживания и любви. «Еще один аспект стремления к соединению, — пишет Басс, — это трата ресурсов на любимого партнера, например в форме дорогих подарков. Такие поступки свидетельствуют о серьезных намерениях надолго связать свою жизнь с жизнью партнера» (53). Да ничего подобного! У людей дело обстоит вовсе не так, как у древесных лягушек или хромис-бабочек; сигналы, посылаемые в ходе полового поведения, отнюдь не всегда имеют одно, раз навсегда заданное значение. Богатые мужчины охотно делают дорогие подарки своим любовницам и без намерения на них жениться. «Если женщина оказывается в ситуации, когда она может подчиниться своим возникшим в ходе эволюции предпочтениям в отношении мужчин с большими ресурсами, она именно так и поступает» (54). Надо ли комментировать это утверждение? Всегда ли женщины предпочитают богатых партнеров бедным? В каком, интересно, мире живут американские исследователи любви?

Как мы уже видели, Дарвин в этом вопросе пошел гораздо дальше. Для него любовь — мост между сексом и моралью, возведенный из «эстетического восприятия» — и «симпатии». Вместо того чтобы засматриваться на самого «приспособленного» партнера, многие люди влюбляются не только в наиболее приспособленных самцов и самок. Можно даже сказать, что любовь часто преграждает путь поиска «оптимального» в генетическом смысле партнера! С чисто сексуально-биологической точки зрения, любовь как раз не служит делу генетической «оптимизации» человечества. Так зачем же она вообще появилась?