жизнь. — Он просто не мыслил себя без «карусели», без этого привычного ритма. Вдруг рассмеялся, сообразив что к чему: — Вы, наверное, имеете в виду отдых? Так будет же отпуск. Поедем в пансионат, в свой, всей семьей.

От него просто нельзя было не заразиться оптимизмом, уверенностью, какой-то особой прочностью души, которую, чего греха таить, мы часто теряем в будничной суете, сталкиваясь с житейскими неурядицами. Пустяки все это, если есть в твоей жизни главная линия — магистраль.

Уже далеко за полдень мы добрались до шестого машиностроительного, дашковского. Просторный цех, с колоннами в пролетах, между которыми гудели гигантские станки, с медленно движущимся под потолком краном, несущим в клюве стальные коленвалы.

— Еще недавно были чугунные. Сложности, конечно, прибавилось, но зато и качество! Валы привозные, но скоро начнем штамповать сами, по-новому методу…

Это я уже знал и тем не менее слушал внимательно, словно попал сюда впервые, заново ощущая величие и точность работы. Люди, такие маленькие рядом со своими великаньими станками, казались умельцами-волшебниками.

На минуту Кисленко отвлекся, о чем-то заговорив с парторгом цеха, и, вернувшись, сказал с хозяйской удовлетворенностью:

— С перевыполнением идут. Между прочим, по технике и качеству — лучший цех в отрасли. В ГДР есть такой же, но наш, пожалуй, получше…

Я взглянул в сторону дашковского угла. Николая Иваныча не было — должно быть, уже сменился. Вдруг слева открылись взору два не похожих на другие станка, закрытые точно броней с множеством кнопок. Это были новые станки с программным управлением.

Кисленко погладил станок по кожуху, как живого:

— Все делает сам, полная фрезеровка. И производительность — в семь раз…

А я подумал о Дашкове, о его золотых руках, интуиции, смекалке. Все эти качества умельца заменит электронный мозг машины. И, разумеется, уйдет в небытие тяжкий его, напряженный труд. Вместе со сноровкой умельца? Была в этом некая грустная радость. Конечно, оператору тоже потребуется и ум и сноровка, но уже иного рода…

Я сказал об этом Игорю Сергеевичу, прекрасно понимая, что не найду в нем сочувствия, — прогресс не остановишь, да и глупо было бы… Но Игорь Сергеевич кивнул согласно и тут же, поразмыслив, покачал головой.

— Нет, почему же. Самая тонкая доводка — шлифовка останется за ним. Последние сотки всегда требуют точности и опыта. Определить по искре, не много ли взял, нет ли перегара… Нет, нет, тонкость — как высшее умение останется.

Он окинул взглядом цех, а я, вспомнив утренний разговор, спросил, не эти ли новшества он имел в виду, когда говорил, что реконструкция коснулась Дашкова?

— А… нет, не только это. Имелось в виду наше письмо в «Правду». Среди авторов были и Бережков, и Дашков… Мы ведь давно заболели реконструкцией. Пришлось толкнуть министерство, ждать было нельзя.

— А министерство обиделось.

— Кому охота слушать критику? В общем, сдвинулись, и пошло. Но кое-кому влетело, Бережкову в частности. — Кисленко даже губу покусал, сдерживая улыбку. Неприятности, связанные с письмом, и болезненная реакция наверху сейчас, должно быть, казались смешными.

— А Дашкову?

— Что — Дашкову?

— Тоже наподдали?

Кисленко рассмеялся:

— Чихать он хотел, Дашков. Чего ему бояться? Таких, как Николай Иваныч, на заводе раз — два и обчелся. Вот так, со всеми вытекающими обстоятельствами…

ДЕНЬ ТРЕТИЙ

Он вернулся с завода свежий, смугло раскрасневшийся после крепкого душа, все такой же неспешный, ловкий в движениях. Серые, казавшиеся прозрачными на заветренном лице глаза смотрели добро, проясненно. Машину в гаражик ставить не стал, предстояло ехать хлопотать насчет телефона.

— Ну как ты тут? Не скучал?

— Ничего, терпимо.

Точно встретились после долгой разлуки.

— Ну потерпи еще маленько, мне в АТС надо.

Телефон ему необходим: Дашков — член горкома, заводского парткома, его часто вызывали по общественным делам — то прочесть лекцию, то на встречу с «петеушниками», которых он опекал, участвуя в конкурсах, то срочно подготовить отчет о работе товарищеского суда, председателем которого он был, да мало ли дел к такому человеку. А то вдруг заавралят в цехе, срочный заказ — кого звать? Дашкова. Уж кто-кто, а он не откажет…

Обо всем этом я уже знал.

Телефон позарез нужен был и Наде, работавшей медсестрой в больнице.

— Ну как же так, — жаловалась она, — я там, он тут. Надо же позвонить, справиться, может, он обедать не стал, меня ждет, с него станется.

Тоже, конечно, серьезный довод в пользу телефона.

Однако вечером, как человек обязательный, он явился к месту встречи, в беседку, знакомо усмехаясь, покачивая головой: вот, мол, придумал ты мне нагрузку. Охота мне старое ворошить? Ну раз уж тебе приспичило, что делать. Надо так надо, у каждого свое.

Что-то в этом смысле можно было прочесть на его лице. И неизменная банка с квасом была рядом — для утоления жажды, в горле у Иваныча сохло от непривычно длинных бесед.

— Так на чем мы, Семеныч, споткнулись…

— На дорожке. Длинной, с ухабами. И на твоем учительстве…

— Ну, до учительства еще далеко, всякое бывало.

И надолго замолчал, собираясь с мыслями. Что-то его тревожило, что-то было такое, что не хотелось вспоминать, копаться в неприятных мелочах. Он даже взглянул на меня этак просительно, как бы спрашивая: может, не стоит? Но я стойко выдержал взгляд, сказал примирительно: «Иваныч, жизнь есть жизнь», и он только вздохнул, приложившись к запотевшему стаканчику.

— Так, понимаешь, получилось, что воспитательная моя деятельность началась с моего сменщика, его-то первым и пришлось учить, что такое работа и как к ней относиться…

Он снова задумался, подбирая слова.

— Тяжелый был человек, самолюб. Это мне позже стало ясно, после одного случая. А до того мы вроде бы даже дружили, домами даже. Он ко мне, я к нему. Правда, что-то не складывалось, без выпивки компанию он не мыслил, а я ж непьющий… Да и неряха он был порядочный. Вечно инструмент ищет, прокладки там, кулачки, где что — все поразбросано. Ну, скажешь ему, обидится, и опять все по-старому: какой я был ему указ, на равных мы. Такой, значит, у него стиль, ничего не попишешь, а в конце месяца перед мастером знай ноет: мало получил…

Но вот однажды обошлось без нытья, довольный ушел. Да только и дружба наша лопнула. А случилось так, что я захворал, редко со мной такое бывало, а тут, как назло, грипп схватил. Тяжеленный. Возвращаюсь, а у нас выработка с гулькин нос. Часов много, а готовых валов раз — два и обчелся. Чем уж он занимался, детали какие-то химичил велосипедные, я потом их под станком обнаружил… Ну вот взялись вместе, наверстали, а расчет подошел, мастер у