* * *

Студент Нестор подробно описал агентам полиции внешность «Фелипе». С его слов был составлен фоторобот, стал известен псевдоним, даже место возможного рождения и расовые корни: «французский еврей». Был установлен и адрес проживания «Фелипе». Во время одной из своих встреч с Нестором «Фелипе» дал ему номер телефона для связи на случай крайней необходимости. Тут же выяснили, что «французский еврей» проживал на улице Акасиас. Полковник Санчес Саласар в срочном порядке направил агентов для организации скрытного наблюдения за домом, в котором, судя по всему, находилась «база» «Фелипе».

Сам полковник решил побеседовать с сеньором Даниэлем, который проживал в доме напротив.

Санчес Саласар был занят беседой, когда к «подозрительному особняку» подъехал черный лимузин, из которого вылез мужчина среднего роста. Он спокойно направился к металлической калитке, распахнул ее и исчез внутри дома. Полковник распорядился записать номер автомашины и понаблюдать за «гостем», а сам расспрашивал Даниэля, инвалида-пенсионера. Тот обрадовался возможности поговорить и сообщил о своих соседях все, что знал. Они арендовали дом несколько месяцев назад и собирались заниматься коммерцией. По мнению Даниэля, это были иностранцы. Они походили на богатых туристов: вели ночную разгульную жизнь, а днем отсыпались. Иногда дом посещали мексиканцы. Окончательного мнения о соседях у инвалида не сложилось: «Скорее это хорошие люди, чем плохие. Без преступных замашек».

Завершив разговор, полковник поспешил на улицу и, к своему разочарованию, узнал, что иностранец уже уехал. Агенты не решились задержать его без приказа начальника. На звонки в доме никто не отзывался: пришлось взламывать дверь. Тщательный обыск результатов не дал, если не считать нескольких грязных рубашек с французскими ярлыками.

На путях возможного ухода «Фелипе» из Мексики было усилено агентурно-полицейское наблюдение. Особенно плотно велось наблюдение за границей с Соединенными Штатами. Но все напрасно: «французский еврей» как в воду канул. Так оно и было: после неудачной атаки в Койоакане Григулевич «лег на дно». Он заранее подготовил себе убежище, в котором самые хитроумные сыщики Мексики не додумались бы его искать. Через доктора Барского, бывшего начальника медицинской службы интернациональных бригад, «Фелипе» устроился в клинику для «душевнобольных» в пригороде Мехико, изображая из себя «чудаковатого коммерсанта со средствами», решившего таким экстравагантным способом отдохнуть от житейских проблем.

Добровольное затворничество в одноместной палате на втором этаже с террасой, с которой можно было обозревать неторопливо-размеренную жизнь на недалекой железнодорожной станции, благоприятно повлияло на Григулевича. Большую часть дня он проводил на террасе, укрываясь за зеленым пологом дикого винограда, с книгой или газетой в руках. Библиотека в клинике была небольшой, и Иосиф остановил свой выбор на дневниках героя мексиканской революции Панчо Вильи и романе «Овод», который впервые прочитал в гимназические годы. Ему хотелось проверить, окажет ли на него это произведение такое же сильное впечатление, как в прошлом — в провинциальной убогости Паневежиса.

Григулевич размышлял о причинах провала тщательно подготовленной и всесторонне продуманной операции. Слишком много любительства, красивых эффектов, униформ и свинцовых фейерверков. Надо было забросать дом гранатами, а не палить куда попало. Фотографии в газетах — доказательство тому. Шутка ли, столько дыр в стенах, и все под потолком. Боевики были плохо подготовлены, к тому же перебрали для храбрости текилы. Не проявили настойчивости, слишком быстро решили, что дело закончено. По мнению «Тома», Харт дал неверную информацию о местонахождении Троцкого в доме. И еще — фактор страха у исполнителей. Секунды казались минутами, минуты — часами. Поторопились уйти.

* * *

Много было похожих покушений в истории Мексики. Семнадцать лет назад враги организовали вооруженное нападение на Панчо Вилью. Случилось это в городке Парраль. Заговорщики долго ждали своего шанса. И вот, в семь часов утра на городскую площадь въехала открытая автомашина, в которой рядом с шофером восседал грузный Панчо Вилья. Он был спокоен. Исполнилось три года с того дня, когда «мексиканский Робин Гуд» сложил оружие, заключив пакт «о ненападении» с правительством Каррансы и избрав для жизни тихий город Дуранго. Его соратники тоже остепенились. Завели семьи. Возделывали землю. Вечерами задумчиво пили текилу. Никаких партизанских рейдов, никаких экспроприации и тем более нападений на территорию США. Ведь было и такое в боевой биографии Панчо Вильи, когда его отряды перешли границу и стали захватывать американские поселки и городки.

Оказалось, американцы не забыли и не простили. Когда на площади появился автомобиль Панчо Вильи, словно из-под земли возникли люди в масках, с автоматами в руках и открыли перекрестный огонь. Панчо Вилья был изрешечен пулями. Кровь пропитала сиденье, свертывалась в пыли тяжелой ртутью. Но даже на этом не закончилась месть янки. Партизанский вождь и после смерти не нашел покоя. Над его могилой надругались. Для того чтобы не было сомнений в том, кто это сделал, на развороченной земле оставили заранее заготовленный лист бумаги с надписью на английском языке:

«Мы унесли с собой голову бандита…»

Существует мнение, что могилу профанировали члены влиятельной ультрареакционной секты «Череп и кости» из Соединенных Штатов, которая с 1833 года действует в Йельском университете (штат Коннектикут). Члены секты и в наши дни являются реальной «теневой» властью в США. Молодое ее «пополнение» почитает за особую доблесть надругательство над телами «врагов», которые при жизни осмеливались сопротивляться имперскому экспансионизму в Латинской Америке[28].

Через много лет, став москвичом, отставным разведчиком и признанным литератором, Григулевич напишет биографию Панчо Вильи. Самый драматичный эпизод книги: убийство народного мексиканского воителя. Нельзя не задержаться на этих страницах: с таким проникновением в ситуацию, в поведение главного и второстепенных персонажей воссоздана сцена гибели Панчо Вильи. Она вызывает у читателя противоречивые эмоции: бессилие, разочарование, сочувствие к жертве и даже желание всмотреться в лица убийц, понять мотивы, которые побудили их к кровопролитию. Книга отложена в сторону, у читателя остается тревожное ощущение, что партизанский вождь не мог избежать смерти, и в предопределенности ее — суть того трагического времени, в котором жили герои, предатели, жертвы и убийцы.

* * *

Иосиф с нетерпением ждал появления Лауры. Раз в неделю на станции появлялся ее знакомый, по-подростковому хрупкий силуэт. В городок она приезжала на автобусе, делала круг по местным магазинчикам и только потом, убедившись, что все спокойно, шла на вокзал, неторопливо прогуливалась по перрону, присаживалась на край кирпичной ограды клиники «для душевнобольных», всем своим видом показывая, что дожидается поезда. Иногда останавливалась у киоска, выбирая журнал или газету, чтобы почитать на обратном пути. Потом поднималась в зеленый вагон «Ферро-каррилес мехиканос» и с верхней площадки прощально махала ему рукой.