– Ведь ты смотри – и знаки кругом, как частокол. И двойная сплошная… Запрещен обгон, что непонятного?! Нет, прут, как черти. Торопятся, идиоты, на тот свет.

– Бабу жалко, – откликнулся Виктор. – Небось, красивая была. Ноги в лохмотья ободрало… Страх глядеть!

Он выкинул из кузова «каблучка» пластиковые мешки для мусора. Крупные обломки машин, распиленных эмчээсниками, погрузили и увезли аварийщики. Оставалось собрать куски трупов, уже осмотренные и сфотографированные экспертами, и расчистить дорогу от более мелкого железного хлама.

– Моя бабка говорит – это встречники виноваты.

– Кто? – удивился Иван Семенович.

Виктор засмеялся.

– Ну, того-этого… Злые духи такие… Мертвецы неупокоенные. Чем больше людей на дороге гибнет – тем больше на ней этих встречников. Промышляют, того-этого. Компанию себе ищут.

– А! Ишь ты.

Иван Семенович остановился, глядя на смятое синее крыло автомобиля. Скрученное, исцарапанное, покрытое трупами мотыльков, оно валялось на обочине и казалось обсыпанным мукой. Рядом лежал искореженный номер – Х123МО.

Мотыльки вились над железом, присаживались на тела собратьев и, словно горюя на похоронах, бились, трепеща крыльями; обессилев, падали на дорогу.

– Да, – сказал Иван Семенович. – А я вот человек не суеверный. Ни фига. И не жалко мне этих идиотов, которые гоняют по трассам, сломя голову, вот нисколько не жалко! Ты глянь, как деревья рядом с трассой повысохли! Бензин, химия всякая… Это ж люди землю задушили. Тут и насекомые дохнут. И зверье. И ничего с этим сделать нельзя – люди ж такие твари безмозглые! Губят все живое – и не остановишь их. Ну, а раз такое дело – туда, значит, и дорога – пущай, на хрен, скопытятся все! К чертям собачьим!

Старик пнул в сердцах какой-то обломок, попавшийся под ноги – тяжеленная железяка со скрежетом провернулась вокруг оси и ударила Ивана Семеновича по лодыжке.

– Ох, ты, сука!

– Что?! До крови, да? Того-этого, аптечку принести? – засуетился Виктор.

Морщась, Иван Семенович пощупал ушибленное место, распрямился и, ковыляя, побрел к машине.

– Ладно, ничего. Рассосется!

Мотыльки, взлетевшие над дорогой, полетели за ним.

* * *

– Э, пацан, это че у тебя? – спросил Афонин. Он стоял возле троллейбусной остановки, окруженный дружками, и курил. Третьеклассник Ваня, доверчиво моргая, протянул Афонину половинку альбомного листка, которую нес в руке.

– Вот. Открытка. С наступающим… – «Новым годом», собирался договорить третьеклассник, но не успел. И еще он не успел предупредить, что краска на его самодельной открытке не высохла: он слишком густо закрасил рисунки на ней синей и фиолетовой гуашью. Афонин, не дослушав, выхватил половинку альбомного листка и замарался.

– Бля, да оно мокрое! Ты че, сучок, нахимичил?!

Ваня отшатнулся. Афонин потряс испачканной рукой, не зная, обо что ее вытереть. Дружки его заржали. Афонин покраснел и вытер свою огромную лопатообразную ладонь о первое, что подвернулось ему – о Ванино лицо. Только силу не рассчитал, и хилый третьеклассник полетел в сугроб, как от затрещины.

– Эй, ты чего?! – воскликнул Ваня. Следом полетела самодельная открытка. Ваня хотел поднять ее.

– Ты че? Че вякнул тут?! – Афонин подошел, втоптал открытку в снег. Сугроб окрасился разноцветными пятнами.

– Дурак! – закричал Ваня. Афонин пнул его ногой, сунул головой в снег и принялся трясти и возить лицом по разноцветному сугробу.

– Помогите! – закричал Ваня. Но никто из взрослых его не услышал. Троллейбус только что отошел, и на остановке никого не было, кроме Афонина и его приятелей. Где-то на другой стороне улицы какая-то тетенька катила коляску, за ней шел мужчина с лохматой таксой на поводке. Но они ничего не видели за густой пеленой падающего снега.

– Ты че сказал, сучок?! – Афонин схватил Ваню за шиворот. – Не знаешь, что взрослых уважать надо?! Слушайся старших, паскуда!

– Да, дерзкий пацанчик… – сплюнув на землю желтой табачной слюной, сказал Паршин – щуплый парнишка в огромной лисьей шапке. Несмотря на худобу и малый рост Паршина, злобы в нем помещалось на троих. Его папаша отбывал срок в «Черном лебеде» за убийство, так что Паршина побаивались даже училки.

– На тебе, на! – приговаривал Афонин, с остервенением тыча Ваню лицом в снег.

Дружки Афонина, посмеиваясь, наблюдали за экзекуцией со стороны.

– Не уважает, – повторил Паршин. – Слышь, Афонь, на сиги не хватает, – перебирая мелочь в горсти, пожаловался Паршин. – Вломи утырку по соплям и проверь – может, бабло есть? Надо взять с него за науку.

С Ваниной головы свалилась шапка, щеки и нос ожгло холодом, расцарапало лицо ледяной крупой. От снега пахло арбузом… Ваня глотал его, сугроб жадно пил горячую кровь мальчишки и корчился, припадая к земле…

Афонин бил его по спине, по ногам, по голове, по ребрам. Наконец Ване повезло: Афонин поскользнулся, чуть не упал. Ване удалось вырваться, и он убежал под смех и крики афонинских приятелей…

Рискнул вернуться обратно он уже в темноте. Осторожно выглянул из-за дерева на углу, убедился, что Афонин и его банда давно смылись, и вышел к остановке троллейбуса номер 17.

На месте побоища в разноцветном сугробе попытался отыскать свою шапку и портфель со сменкой. Но ему попался только обрывок злосчастной новогодней открытки – клочок с надписью «С наступающим…» и кусочком нарисованной еловой ветки. Больше ничего.

Вокруг было тихо и пустынно.

В предпраздничный день большинство заведений и офисов закрылись пораньше, и многие люди уже сидели по домам перед телевизорами за накрытыми столами. Густой снег завалил город. Транспорт работал с перебоями.

Ваня сел ждать троллейбус. Однако спустя полчаса бесполезного ожидания почувствовал, что замерзает.

Тогда он встал, походил вокруг остановки, стуча ногой об ногу, попрыгал. Ныло разбитое плечо, порезы на лице саднили, набрякшая над глазом гуля дергала, отдавая в висок, живот подводило от голода. Но хуже всего приходилось рукам: мерзли без варежек.

Ваня подышал на красные в цыпках ладони, скатал снежок и бросил. Снежок упал и откатился совсем недалеко. Ваня подошел, поднял его, помял в руках… Снова бросил в сугроб и покатил комок вправо, потом влево, вокруг остановки.

Вместе со снегом на ком налипала мокрая черная земля, сухие прутики травы, прелые листья, сигаретные бычки, мокрые обрывки газет: липкий снег подбирал с земли все лишнее и втягивал в себя.

Пристукивая от холода зубами, Ваня забормотал, стараясь подбодрить себя, недавно выученный стишок:

Именно этот стишок его класс разучивал для школьного праздника. Именно его Ваня написал на своей самодельной открытке, которую делал для родителей.