Раздались жидкие аплодисменты. Расталкивая зрителей локтями, к сцене устремилась женщина лет сорока в легкомысленном желтом сарафане, с коротким рыжим ёжиком на голове, бумажно-белым лицом и угольно-черными бровями. Поравнявшись со мной, она обернулась, пошевелила губами, выдавая в чей-то адрес беззвучную угрозу, и властно махнула рукой.

– Быстрее, я тебе говорю! – дребезжащим голосом сказала она. – Нас позвали, говорят тебе! Долго ты будешь там топтаться, огрызок счастья?

Огрызком счастья оказался тщедушный мужичок в очках и обширной плешью на темени, стыдливо прикрытой длинным пучком волос. Он продвигался сквозь толпу очень нерешительно, бочком, у всех просил прощения за беспокойство и ежеминутно проверял, лежит ли на своем месте заветный пучок волос. Женщина замахнулась на мужичка, продемонстрировав всем непристойно-черную подмышку, но по неизвестным соображениям передумала наносить удар, лишь схватила огрызок за лацкан пиджака и потащила его к сцене.

– Поприветствуем Задурайкиных! – воскликнул конферансье, хлопая ладонью по микрофону. – А где же наши Криворученки?

Я протискивался сквозь толпу на выход из летнего театра, но зрители, которых я расталкивал, принимали меня за участника акции, дорогу уступали неохотно и смотрели на меня кто с брезгливым интересом, кто с дурашливым весельем, а кто оценивающе.

– Ага! – известил конферансье. – Вот они, вижу, вижу! Добро пожаловать!

На сцену уже восходила вторая пара – тяжеловесная и несвежая, в вылинявших спортивных костюмах, в каких обычно ходят рыночные торговцы. Женщине ступени давались тяжело, она страдала одышкой, на каждой ступеньке останавливалась передохнуть, выставляя на обозрение свои смятые туфли с рваными ремешками и желтые ороговевшие пятки, исчерченные глубокими трещинками. Мужчина нетерпеливо подталкивал ее снизу, публику это раззадоривало, раздавались свисти и непристойные выкрики.

– Браво!! – протяжно воскликнул конферансье. – Аплодисменты! Аплодисменты! Вот они, наши пионеры, не побоявшиеся кинуть вызов вековой косности человечества! Перед вами новая формация, новые коллектив единомышленников, который разрушит тюремные стены архаичной семьи. Подойдите же друг к другу, познакомьтесь! Вы теперь почти родственники!

Зрители улюлюкали, орали, свистели. Подростки со стаканами в руках скандировали из задних рядов: «Давай начинай! Поехали!» Две пары на сцене хихикали и мелкими шажками приближались друг к другу. Женщина в сарафане воробышком скакнула к толстяку в спортивном костюме и взяла его под руку. Толстяк попытался поднять даму на руки, но не хватило сил и равновесия, он попятился со своим визжащим сокровищем на руках и сшиб спиной стеклянный барабан. Толпа взревела от восторга. Толстуха с пятками, похожими на копыта, подошла к тщедушному огрызку, боднула его грудью и чмокнула в лысину. Огрызок, олицетворявший до этого символ целомудрия и застенчивости, вдруг залихватски схватился руками за тяжеловесный торгашеский круп.

– Долой ханжество! – орал в микрофон конферансье, от избытка эмоций прыгая по сцене. – Истинная свобода не знает границ! Эти пары отныне свободны! Присоединяйтесь!! Поднимайтесь сюда все!! Мужчины, женщины!! Долой возрастные границы!! Долой лживую мораль!! Вы все – одна плоть, один народ, одна семья! Любите друг друга!! Любите!!

Бритый наголо парень с расплющенным носом и набухшими красными мешками под глазами крепко держался за спинку скамейки, борясь с наплывом толпы, которая накатывала на него, словно штормовые волны на пирс, и грубо, срываясь на фальцет, кричал:

– Как хочешь! А я пошел! Все идут! Тьфу, дура заскорузлая! Всё равно ведь приползешь! Никуда же ты на хрен не денешься!

Он пошел к сцене, расталкивая окружающих и срывая на них раздражение. Худенькая девушка, почти подросток, хлопала мокрыми глазами, теребила вплетенную в косу красную ленточку, сверкала новеньким обручальным колечком и провожала взглядом потную спину своего молодого мужа. В ней боролись противоречивые чувства, девушка прислушивалась к ним, сморкаясь в платочек, но так и не смогла переступить через себя, круто повернулась и пошла прочь, рыдая от безутешного горя и прижимая ладони к лицу. Кружевная лента на рукаве ее платья была наполовину оторвана алчущей толпой и висела, словно увядшая ромашка. Новенькие белые туфельки, видимо, надетые по случаю выходного дня, безжалостно натирали ее и без того малиновые лодыжки, и девушка хромала, припадая на обе ноги. В ее сжатой позе было столько неподдельного горя, столько страдания и опустошенности, что я уже кинулся к ней, чтобы хоть как-то утешить, но толпа тотчас оттеснила меня. Меня непременно затоптали бы, если бы я не заскочил на скамейку и не побежал, прыгая со спинки на спинку, прочь из летнего театра.

Глава десятая. Парад

Я начал нервничать. Оказывается, в нашем городе были проблемы с приобретением телефонных карт. Может быть из-за того, что люди стали больше пользоваться мобильной связью? Я бегал от киоска к киоску и повсюду получал отрицательный ответ. Я был голоден, измучен проблемами, мое тело ныло, словно я недавно был побит палками. И все-таки это была мелочь, малозаметная помеха для меня. Свои страдания и переживания я всегда переносил легче, чем чужие, если я был причиной этих страданий. Мысль о том, что Ирина могла позвонить в аэроклуб и узнать о крушении самолета, была просто ужасной, она разметывала мое сознание, словно разрывная пуля, угодившая в башку. Только не это! Вероятность того, что Ирина именно так и поступила, была невелика. Обычно в выходные мы с ней не встречались, каждый из нас занимался своими делами, и в этом заключалось одно из обязательных условий нашей свободы. Расстались мы с ней в четверг после обеда. Сегодня было воскресенье, и Ирина не могла знать, что меня не было в городе двое суток. Вот завтра – это другое дело. Завтра она придет в агентство, подождет меня пару часов, а потом обязательно начнет меня искать.

Я мысленно молил бога, чтобы Ирина не проявила в эти дни какой-нибудь инициативы, чтобы не надумала пригласить меня на концерт или на скалы. Мобильный телефон, не отвечающий двое суток подряд – это серьезный повод для беспокойства, тем более что Ирина знала о предстоящем мне в пятницу полете… Мое богатое воображение не заставило себя долго ждать и принялось рисовать слезоточивые картины: Ирина звонит в аэроклуб, потом начинает обзванивать больницы, морги; она сходит с ума, она плачет, носится по моим знакомым, опрашивает людей, – не видел ли кто красно-белого самолета, будь он неладен! А я, как назло, не мог ей позвонить, потому что не мог купить телефонную карту.

В конце концов, мое терпение лопнуло. Я больше