Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Жизнь не сахар, а литературный хлеб труден и горек — если это, конечно, настоящая литература.
Премии были под стать — «Меч Бастиона», «Карамзинский крест», «Чаша Бастиона» и премия «Иван Калита». Среди прочих премия имени Одоевского за интеллектуальную фантастику.
Про голову Бриана, Восточный и Западный вопросы на «Бастконе» говорили с кафедры и в кулуарах — одна идея сращивания монастырей и банковских структур для создания военно-монашеских орденов чего стоила.
Оказалось, кстати, что фантастов, в силу их корпоративности часто воспринимают как политическую силу. Иногда идея, овладевшая массами, действительно становится какой-то силой. Был такой вполне фантастический писатель Рон Хаббард, из деятельности которого выросла целая «Церковь саентологии». Её то пытались судить за мошеннические дела, то снимали все обвинения, теперь где-то запретили, а где-то нет — в общем, жизнь её шла интересно. Или вот один отечественный фантаст как-то написал российскому Президенту, тому Президенту, что любил всякие технологии, и даже был им услышан. Все тут же всполошились, начали спрашивать друг друга, что ещё написал этот письмописатель. А там всё «империя тьмы», «сломанный меч империи» да те, кто мешают русскому прорыву. Так или иначе, случились у писателя успех и общественное внимание.
Но вот политизировать мир массовой культуры, причём направить его куда-то управляемым образом — совсем иное дело. Причём неважно, в сторону Добра или Зла. И у тех, и у других могут случиться проблемы от борцов с тоталитарными сектами, но это дело житейское.
Тут сам вопрос — может ли литература, помимо того, что быть литературой, вертеть динамо-машину политики — не получает ответа.
И, надо сказать, что эта тема давняя. Литераторы очень давно считали себя чем-то вроде политиков, а политики особенно не хотят поступиться местом.
В девятнадцатом веке русская литература стала настоящей политической силой, с которой пришлось считаться власти. В веке двадцатом власть продолжала рассматривать писателей и литературу как политический и идеологический фактор: писателей кормили или сажали, или же и то и другое. А вот за последние четверть века роль литератора как идеолога как-то подешевела.
Но поэт всё же хочет быть «больше, чем поэт». Это как-то и обсуждали люди из бастионной сотни, окопавшись среди снегов. Выходило, что всяк норовит сказать, что престиж литературы никуда не девался и торговать почётными званиями и корочками дипломов на манер того, как за умеренные деньги у нас изготавливали непонятные ордена и выдавали звания академиков чрезвычайно экзотических академий.
А можно придумать что-то почестнее, да вот только что — прекрасные люди не знали.
Фантасты менее других склонны были запереться в башне из слоновой кости. Но писатель, который просто хочет быть больше чем писатель, рискует превратиться в персонажа анекдота, который рассчитывал быть богаче, чем другие короли, потому что «ещё бы немножечко шил»…
Я бы, правда, оговорился, что это происходит не из-за особого политического посыла их книг. Некому крикнуть: «Значит, нужные книги ты в детстве читал!» — потому что общих книг уже нет. Суверенитет исчез как ценность, смерть за веру кажется смешной или отвратительной, вещи стали одноразовыми — никто в это не поверил бы двести лет назад.
Никакого политического аспекта в многосерийных фантастических романах нет — впрочем, иногда они работают как термометр стиля. Чуть побольше «имперского орнамента», эполет на мундирах звездолётчиков, посконных друидов из Муромских лесов — один спрос у читателя, заполонили страницы аполитичные интернациональные драконы — другой.
Этот термометр — ужасно интересная вещь — потому что рынок редко ошибается. Никакому правительству или властным структурам не под силу заставить народную массу покупать то или другое на этом рынке. Это может быть косвенным следствием политики, а вот прямым — нет.
Всё это темы безбрежные, интересные для изучения — только, увы, вызывающие массу ненаучных эмоции, способствующих свальному подсчёту книг — штучных текстов, затейливо придуманных, и многотомного заработка весёлых циников.
Происходившее тут давало много поводов к размышлениям о жизни, и, в частности, о старении сообществ вкупе с алкоголизмом.
Православный уклон тут не скажу, что сильно удерживал в узде фантастов, но всё же способствовал сравнительной умеренности. При этом я обнаружил, кстати, что жива ещё гоголевская традиция в соседней стране — один гость оттуда, рассказывая о ночных приключениях общего знакомого, был цветист как украинский пасечник, и завершил рассказ словами: «…И ввергли его в узилище, надев кандалы».
Но обсуждать пьющих писателей и непьющих переводчиц мне как-то неловко, да и большого интереса в этом нет. Как челюскинцы, фантасты сидели среди льдов, разговаривая о мало формализованных материях: и о космических операх, и об альтернативной истории. О том, стоит ли России летать в космос и вообще куда-нибудь, а равно как об описаниях этого процесса. Говорили о парных братьях-фантастах, чьи личности и тексты были своего рода «священной коровой» внутри фендома. А потом не то, что тексты как-то внезапно испортились, а то, что изменился взгляд на них — стал не общим. Ненавистники и поклонники братьев, конечно, остались навсегда — но вот разные люди с желанием разобраться подступали теперь к братьям с разных сторон. Медленно сжимая кольцо, так сказать.
Говорили о грозных царях, и царях не очень грозных, о последних Рюриковичах, о первых Романовых, о Смуте, о русской государственности, о Патриаршестве и вообще обо всём.
Разговор обо всём полезен, а вот разговор о самой корпорации «Фантастика» — печален.
Моё впечатление от того, что в фантастической литературе происходит, совершенно не изменилось — то есть восторг критиков со стороны по поводу корпорации начались в тот момент, когда весёлый бум утих, и наступило время коммерческих проектов. «Битву с Космическими пауками-3» сменили «Сталкер и Космические пауки», «Космические пауки в метро», а по сути, ничего не изменилось. Исчезли, вымыты временем из корпорации те вещи, что я числил по ведомству литературы.
Они проросли стороной, за забором.
Но дело не в этом: мне стало казаться, что наиболее симпатичными текстами, теми, что я читаю в современной литературе без отвращения, стали сказки.
Коммерческому валу по конструкции хорошо соответствуют настоящие мифы: герой родился (понял своё предназначение), пошёл за сокровищем, вступил в бой, победил и получил приз (красавицу). В этом сюжете совершенно не важно, бьётся герой с драконом, магом (фэнтези), вражеским космолётом (космические оперы), параноиком Сталиным или параноиком Тухачевским (альтернативно-исторический роман). На один и тот же каркас veni, vidi, vici
