за мной, чтобы отвезти в школу, Сми перебирается на заднее сиденье без нытья и жалоб – ещё один признак того, как все подавлены. Когда мы заходим в обычно шумный и хаотичный холл Королевской старшей школы, там оказывается тихо. Ни драк, ни споров, ни подшучиваний. Дрина в чёрном напульснике мрачно машет мне рукой. Стоун наигрывает бессвязную мелодию на своей бас-гитаре. Кажется, что Урсула и Малли были той силой, которая давала всем нам энергию, зрелища или повод злиться, а теперь осталась только пустота.

Это пытка. Ни Малли. Ни Урсулы. Коридоры наполняет атмосфера глубокого беспокойства. В Наследниках не видно их обычного оживления, а Элиты прячутся в коридорах с насторожённым видом, готовые к драке.

На истории мы делимся на группы, но без Урсулы класс кажется слишком пустым и тихим. Мне никто ничего не говорит, но я чувствую, что все смотрят на меня. Особенно Лукас, но даже у него не находится, что сказать.

– Этим утром, – начинает мистер Яго, когда все рассаживаются по местам, – я бы хотел, чтобы все взяли ноутбуки и заполнили опрос об инклюзивности, который вы найдёте в виртуальном классе. Поскольку Королевская средняя школа расположена в районе, где живут преимущественно Наследники, городские власти, включая мэра Тритона, хотят убедиться, что школа беспристрастна в своём подходе к образованию. – Он откашливается. – Я буду признателен, если вы любезно оставите свой отзыв о моих занятиях. Это обязательное условие. Далее, пожалуйста, прочтите восьмую главу, а затем выполните задание в конце. Это будет ваша работа на весь урок. Вы можете оставаться за своими столами, но, хм, дискуссий не будет. Не сегодня. – Он садится за свой стол, но снова встаёт. – Я должен также упомянуть, что если у кого-то в связи с последними событиями возникли проблемы или мысли о... хм... причинении себе вреда, у меня здесь есть несколько брошюр, любезно предоставленных Дриной, и я призываю всех вас обращаться за помощью, если она вам нужна.

– Боже, – говорит Джеймс на другом конце класса. – Вы пытаетесь сказать... Вы считаете, что Урсула и Малли – самоубийцы?

– А почему бы и нет, Крюк? – лениво спрашивает Лукас. – Не то чтобы у них были какие-то перспективы в жизни.

Сми наклоняется вперёд:

– Хочешь, чтобы я прикончил этого неудачника, кэп? Только скажи.

– Нет, – говорит Джеймс, а дальше явно обращается не к Сми: – Но однажды, когда ты не будешь этого ожидать, я тебе это припомню.

Кэти поднимает руку и спрашивает:

– Учитель, вы это слышали? Сми и Джеймс угрожали Лукасу.

– Ну, хм...

– Я просто хочу убедиться, что ты это понимаешь. – Кэти многозначительно смотрит на Джеймса. – Может быть, тот, кто похищает подростков из Шрама – один из вас? Может, он скрывается у всех на виду?

– Ученики, успокойтесь, пожалуйста! – перекрикивает Яго гомон в классе, но на самом деле эта перебранка приносит облегчение. Я ясно его ощущаю после мучительной тишины.

Джеймс делает вид, что смотрит прямо перед собой, но я чувствую, что он думает обо мне, и догадываюсь, какие вопросы крутятся у него в голове. Урсула бы не стала прыгать в Чудо-озеро, правда? А Малли стала бы? Конечно, Урсула очень переживает насчёт своей мамы и Морганы, но ещё она любит жизнь больше, чем кто-либо другой. Она просто видит её иначе, чем большинство людей – как игру, в которой можно выиграть. Прыжок в Чудо-озеро не стал бы победой.

– В последнее время в школе стало гораздо тише, тебе не кажется? – Кэти склоняется к Джойси, одной из Элиты. Но Джойси мы нравимся. Она даже пытается ходить с переводными татуировками в виде метки Наследия. Джойси пожимает плечами и пытается сосредоточиться на экране ноутбука перед собой.

– Тут стало гораздо приятнее находиться, когда нет кое-кого. Не так воняет. – Кэти что- то отпивает из своего белого бумажного стаканчика. Я готова спорить на деньги, что напиток там настолько сладкий, что привкус сахара ещё долго останется во рту.

Мне хочется вырвать Кэти язык, но в моей голове звучат предупреждения начальницы и Динь. Никакого физического насилия.

– Кэти, не стоит, – без особого энтузиазма говорит Джойси.

– Никакой агрессии, я просто говорю правду. Тут пахнет гораздо лучше без Урсулы. Потому что она мусор. Понимаете? – Она хихикает.

– Хватит уже, – тихо говорит Лукас.

– Но это правда!

Я больше не могу терпеть. Я не вынесу ни секунды, пока Кэти шевелит губами и издаёт звуки.

– Слушай меня, маленькая идиотка, – говорю я. – Больше не смей говорить что-то об Урсуле. Никогда.

Вокруг нас начинают переговариваться.

– У вас есть два варианта, – говорит мистер Яго, повышая голос из-за своего стола. – Вы можете отложить разногласия в сторону и выполнять задание молча, чтобы ваш очень уставший и морально истощённый учитель мог прийти в себя, или вы можете выйти на улицу и бегать кругами следующие шестьдесят минут. Что вы выберете?

Кэти фыркает на меня, и я фыркаю в ответ, но мы обе возвращаемся к опросу.

«Считаете ли вы, что в классе представлены все группы населения?»

«Чувствуете ли вы, что можете открыто говорить на уроке и ваша точка зрения будет услышана?»

«Считаете ли вы, что знаете о политических взглядах вашего учителя?»

Я не знаю, как отвечать на эти вопросы, поэтому перечитываю их снова и снова. Что они спрашивают? Зачем они это спрашивают?

Моя рука падает на колени. Минуты идут одна за другой. Становится всё сложнее сохранять концентрацию, и я перестаю пытаться вникнуть в вопросы, когда вдруг слышу через класс тиканье крокодиловых часов Джеймса.

Тик.

Так.

Тик.

Так.

Тик.

Я хочу сказать Джеймсу, чтобы он сделал свои часы потише, что они настолько громкие, что мне сложно думать, но обнаруживаю, что не могу произнести ни слова. Я пытаюсь пошевелить руками или заговорить, но у меня не получается. Я поворачиваю голову в сторону Джеймса. Это занимает миллион лет. Каждый миллиметр требует лёгких, но постоянных усилий, как будто моя голова – это неуклюжий воздушный шар, которым трудно управлять, потому что он может слететь с моих плеч в любой момент.

Джеймс пытается что-то сказать, но его голос слышится мне протяжным шёпотом. Его слова какие-то неправильные. Я даже не знаю, на каком языке он говорит. Происходит что-то странное. Мои руки покалывает, но я не могу ими пошевелить.