— Ничего страшного! В Лос-Анджелесе купим тебе новую. Запомни еще: ты пробыл в море много месяцев, поэтому, естественно, за это время сильно вырос. Будь очень осторожен, ведь даже стены имеют уши! Если же откроется, что ты, сын Верна, вернулся из пустыни, тебе, малыш, будет грозить серьезная опасность.

— Я запомню, — проехав еще немного, тихо прошептал я. — Да и кому я смогу что-то рассказать? У меня ведь нет друзей в Лос-Анджелесе.

— У тебя они появятся, непременно появятся! Многие так поначалу считают. Да к тому же там мисс Нессельрод, и я тоже твой друг, Ханни.

Мы продолжали свой путь, и я опять вернулся мыслями к отцу. Он частенько рассказывал мне о таких вещах, которые только позднее стали вызывать во мне живой интерес. Что-то в ту пору, когда он был еще жив, казалось мне скучным и неинтересным. Лишь повзрослев, я начал понимать многое из сказанного им. И когда оставался один, я размышлял над всем слышанным от него, особенно когда лежал без сна. Отец, будто живой, вставал передо мной, и я вспоминал все до мелочей, что он говорил мне.

Однажды, когда он рассматривал лежащий в лавке перевод «Илиады» Гомера, какой-то человек нетерпеливо заговорил с ним.

— И вы все это будете читать? — изумился он толстенному фолианту.

— Я читал это произведение много раз, теперь же собираюсь познакомить с ним сына.

— Он же еще маленький! — едва ли не с гневом запротестовал мужчина.

— Он? Кто это вам сказал? Разве годы могут явиться препятствием, чтобы понять силу и красоту слова? Может быть, он и не поймет многого, но непременно услышит позвякивание щитов и победные звуки горна. Кто скажет, сколько маленький человек в состоянии запомнить и сколь глубок его интеллект? Может быть, через много-много лет он услышит или прочтет эти слова, угадает в них что-то знакомое, когда-то слышанное, но скрытое в памяти годами... Вполне возможно, что ему просто понравится слушать эти ритмичные чеканные строки. Большинство людей, наверное, читали эту книгу вслух, наслаждаясь звучанием языка, отдельных слов... Гомер пел свои легенды под аккомпанемент лиры, и, я думаю, — это лучший способ поведать миру подобные истории. Людям нужны легенды, зовущие их созидать, строить, завоевывать и даже терпеть лишения. Без этого человечество исчезло бы еще много столетий назад. Люди борются за мир, но их враги дают им силу. Уверен, если бы исчезли враги человечества, их стоило бы изобрести, потому что только в борьбе рождается сила, стойкость.

С этими словами отец протянул тогда руку в направлении высоких гор Аризоны и пустыни, по которой катилась наша одинокая повозка. Я навсегда запомнил этот жест...

— Гомер пел о темно-красных морях, — продолжал он, — а наши Гомеры, вы увидите, будут воспевать деревья, горы и пустыню. Наши троянцы могут носить шелковые шляпы и кружева, но от этого они не станут менее благородными. Наш Ахиллес — это Джим Бовин или кто-то другой, похожий на него. Наш Аякс — Дэвид Крокетт или Даниэль Бун. — Помню, отец встал. — Мой друг! — так обратился он к тому скептику в лавке. — Я не знаю, что еще могу оставить сыну. Но если я оставлю ему любовь к языку, литературе, знание Гомера, поэзии, людей, которые описали нашу историю — я имею в виду историю человечества, — это будет прекрасное наследство.

Не была ли и наша с ним последняя поездка в Лос-Анджелес похожей на вояж по островам Греции? Не была ли и она частью прекрасной легенды? Если да, то, вероятно, совсем крошечной, маленькой...

Я попросил Джакоба дать лошадям отдых, потому что устал и сам. Посмотрев налево, увидел изумительно плавные изгибы гор, покрытых зеленью растущих на них сосен.

Снова и снова я вспоминал равнины, которые нам пришлось пересечь, величественные изломы Эль-Морро, изумительные картины гор, равнин и лесов, сменявших друг друга. Что еще оставил мне отец, так это неизбывное желание наблюдать природу, любить ее и жить в ней.

Я подумал о Франческо. Кто был его Гомером? Какие истории слышал он, сидя возле огня под завывание сурового зимнего ветра?..

Как-то греясь во время нашего путешествия вечером у костра, Финней сказал:

— Не жди, малыш, слишком многого от Лос-Анджелеса. Этот город, может быть, чем-то и напомнит тебе Сан-Франциско. Но мисс Нессельрод пообещала, что когда-нибудь Лос-Анджелес станет самым огромным городом и что первый камень будущей его славы уже заложен тогда, когда упали в цене бобровые шкурки. Она также говорит, что благодаря шелковым шляпкам, пришедшим на смену меховым, будет выстроен новый Лос-Анджелес. Ведь знаешь, когда европейцы перестали носить бобровый мех и перешли на шелк, многим умным, смелым, проницательным охотникам пришлось искать новые пути добывания денег. В этом-то все дело!..

Финней подбросил веток в огонь.

— И не думай, Ханни, что все калифорнийцы такие же, как твой дед. В большинстве это прекрасные люди: они гордятся тем, что калифорнийцы. Никто не называет себя тут испанцем или мексиканцем, хотя тут очень много выходцев из этих стран. Они называют себя калифорнийцами, и, хотя теперь Лос-Анджелес — всего лишь небольшой городок, в будущем, я верю, он станет самым известным городом Калифорнии. Сам увидишь, как они любят его.

Среди калифорнийцев, конечно, как и везде, попадается, черт возьми, и настоящий сброд. Такие убьют человека — и не взглянут на него! Пустят в ход пистолет или нож, — чаще в Сонора-Тауне пользуются ножами. Ты, наверное, помнишь, что люди убивают друг друга с незапамятных времен, используя при этом камни и дубинки. Поэтому будь осторожен, Ханни, и всегда следи за тем, что говоришь. Человек, необдуманно отзывающийся о других, имеет шанс попасть на кладбище!..

Лежа под одеялом, я наблюдал за тлеющими угольками, когда Финней вдруг приподнялся на локте.

— И вот еще что! Прислушивайся, малыш, к тому, что говорит мисс Нессельрод. Она, конечно, не горный охотник, но, поверь, одна из тех, кто заставляет вращаться колесо судьбы. Я убедился в этом. У тебя еще появится возможность наблюдать, как действует эта женщина. Даже когда она взмахивает хлыстом или кокетливо крутит над головой свой кружевной зонтик, даже тогда она не перестанет обдумывать новый путь, благодаря которому можно заработать деньги...

Но сейчас мои мысли занимала не мисс Нессельрод. И даже не отец. Я размышлял о том, как было прекрасно скакать на восток, к новым землям, и засыпать под звездами.

Сон одолевал меня, и, смежив веки, я уже думал не о теплом и солнечном Лос-Анджелесе, а о страшном старике, моем дедушке, который убил отца и вселял ужас в мою душу.

Ночь выдалась звездной и холодной. Спустившись вниз, к краю воды, мы ощутили дуновение свежего морского ветерка. Вдали виднелись темные очертания кораблей, стоящих на якоре.

— Надень курточку, Ханни, — сказал Финней. — И давай, въехав в город, сделаем вид, будто я встретил тебя, едва ты сошел с корабля.

Он резко повернул лошадь и поскакал в направлении хижины, стоявшей около небольшой бухты: там покачивались на воде две лодки. Позади дома виднелся загон, где стояли две лошади.