1 августа тесть Юлия Цезаря, Кальпурний Пизон, осмелился выступить с критикой Антония в сенате. Тон, которым он говорил, был скорее предостерегающим, нежели язвительным, и, что более важно, он не раз выступал в таком духе и раньше. Цицерон находился на пути в Грецию, куда поехал под предлогом помощи сыну с образованием, однако в действительности он бежал от отчаяния и страха перед ситуацией, все более чреватой насилием. Все заговорщики и другие ключевые игроки – такие как Лепид, – покинули Италию. Долабелла вскоре сделал то же, и не осталось носителей империя, которые могли бы оспорить господство Антония над Италией. Многие чувствовали, что постепенно дело идет к гражданской войне, и так же как и в годы, предшествовавшие 49 г. до н. э., особого энтузиазма по этому поводу не наблюдалось. Пизон выступал за подтверждение амнистии, чтобы заговорщики смогли возвратиться и чтобы не пострадал авторитет ни их, ни бывших цезарианцев вроде Антония. Консул не стал отвечать на это выступление насилием, и Цицерон вдохновился надеждами на плоды вновь достигнутого им компромисса. Месяц спустя, 2 сентября, он произнес речь, которая позднее стала известна как первая «филиппика», по аналогии с несколькими речами знаменитого оратора Демосфена, предупреждавшего афинян об угрозе со стороны македонского царя Филиппа. Несмотря на критику недавних действий Антония, Цицерон убеждал его вернуться к духу примирения, который тот продемонстрировал в первые дни после мартовских ид.[185]

Как консул Антоний обладал полномочиями для соответствующих действий, тогда как даже наиболее почтенные сенаторы могли лишь увещевать и давать советы. Он также располагал отрядами вернувшихся на службу ветеранов, отряды которых в то время насчитывали примерно 6000 человек. Первый из македонских легионов высадился в Брундизии, а другие должны были вот‑вот прибыть, так что вскоре в его распоряжении оказалась хорошо организованная армия. Он ответил на критику раздраженно, но не сделал попытки использовать имевшуюся в его распоряжении силу, хотя в частном письме Цицерон выражал уверенность в том, что консул готовит резню. Оратор на какое‑то время опять предпочел держаться в стороне от Рима и народных сходок и начал писать вторую «филиппику» – язвительный памфлет, который так и не был произнесен в виде речи, в котором в пух и прах разносилась репутация Антония и его недавние мероприятия. Пока царило затишье, однако подготовка к войне продолжалась. В начале октября Антоний отправился на юг, к Брундизию, чтобы устроить смотр вновь прибывшим войскам.[186]

К началу сентября, когда он праздновал свое девятнадцатилетие, Цезарь находился в Кампании, набирая войска в поселениях ветеранов диктатора. За несколько недель он смог довести число своих людей до 3000 человек, но снаряжения остро не хватало. Солдаты относились к своим прежним войсковым частям, но к концу года их распределили по воссозданным Седьмому и Восьмому легионам Юлия Цезаря. Во многом так же, как и в войске Катилины, основы структуры этих соединений были заложены на этом этапе в надежде, что новые солдаты со временем пополнят их ряды. Это также дало возможность назначить примерно 120 центурионов и 12 военных трибунов, подтвердив прежние чинопроизводства, а кого‑то даже повысив в звании и тем самым увеличив их статус и жалованье. Этих людей сплотили на данном этапе как награды, так и имя Цезаря, поскольку сам юноша по‑прежнему оставался, если можно так выразиться, неизвестной величиной. Юлий Цезарь вел их к победе и щедро награждал, с годами постепенно привязывая к себе. В полной мере и тем более сразу молодой человек унаследовать эту связь не мог, однако ветераны готовы были предоставить ему с его деньгами шанс. Осуществляя власть больших денег и обещая награды на будущее, молодой Цезарь отправил своих агентов в Брундизий для агитации в легионах Антония.[187]

Между тем в начале ноября девятнадцатилетний наследник диктатора во главе своих отрядов ветеранов, существование которых было явно незаконным, возвратился в Рим, введя в город своих вооруженных сторонников, чтобы решить вопрос об их юридическом статусе. Он планировал на проведение своей акции несколько недель, засыпая Цицерона – и, без сомнения, других видных сенаторов – просьбами об одобрении и открытой поддержке, когда он вступил в город. Цезарь льстил старому оратору, убеждая его «во второй раз спасти res publica», как это уже сделал в 63 г. до н. э. Цицерон признавал, что он ведет себя как те, кто

«Вызов стыдились отвергнуть, равно и принять ужасались.[188]

Однако он (Октавиан. – Прим. пер.) действовал и продолжает действовать очень решительно. В Рим он прибудет с большим отрядом; но он совсем мальчик: считает, что сенат соберется немедленно. Кто придет? Если придут, то кто, при неопределенности положения, заденет Антония?» Однако, признает он, «к мальчику муниципии удивительно расположены» (ad Att. XVI. 11. 6).

Цезарь уверял Цицерона, что хочет действовать законным путем, через сенат, умалчивая о своем отряде вооруженных сторонников, чье существование не было санкционировано властями. Однако Цицерон, у которого не вызывали положительных эмоций ни имя юнца, ни его претензии на видное положение, начал беспокоиться из‑за намерений молодого Цезаря, и особенно из‑за его настойчивости в деле утверждения всех распоряжений диктатора и данных ему почестей. Тем не менее, он по‑прежнему считал, что от него можно избавиться как от человека, у которого «хотя и достаточно присутствия духа, [но] мало auctoritas». Корреспондент оратора, ловкий всадник Аттик, который избегал публичной карьеры, однако сохранял добрые отношения почти со всеми влиятельными людьми в Риме, был несколько более осторожен, заметив, что «хотя этот мальчик и силен и в настоящее время прекрасно обуздывает Антония, все же мы должны ждать исхода». Имя и деньги Цезаря лишили Антония многих потенциальных сторонников, особенно среди ветеранов.[189]

Антоний по‑прежнему находился далеко от Рима, когда туда прибыл Цезарь. Агрессивно настроенный трибун,[190] который начал нападки на консула, открыто привел молодого политика на Форум и созвал народную сходку. Он и Цезарь подошли к храму Кастора и Поллукса, который стоял на открытом пространстве и нередко служил местом проведения сходок и трибутных комиций. Ветераны, не скрывая находившихся при них мечей, несли охрану вокруг своего предводителя, что являлось откровенной демонстрацией не санкционированной властями силы. Трибун говорил первым, вновь обрушившись на Антония, призывая народ сплотиться в борьбе против консула вокруг наследника Юлия Цезаря. Затем и молодой человек произнес хорошо подготовленную речь. Цицерон вскоре получил ее текст, который произвел на него тяжелое впечатление. Восхваляя Юлия Цезаря и его деяния, наследник обратился с жестом в сторону статуи диктатора и заявил, что надеется «добиться тех же почестей, что и его отец». Атака на Антония с целью помешать ему и обеспечить себе наследование, а также враждебное отношение к консулу в целом, возможно, были оратору очень по вкусу, однако они не понравились многим ветеранам. Будучи преданными Юлию Цезарю, они возмущались тем, что его убийцы остались безнаказанными. Именно они, а не Марк Антоний, были в их глазах истинными злодеями.[191]