— Ты что, заблудилась?

— Не могу найти могилу…

— Подожди, — сказал он, — сейчас управлюсь ипомогу тебе.

Он мыл один из памятников неподалеку. Я подошла и, чтобы нестоять праздно, подобрала с расстеленной на земле газеты сухую тряпку и сталавытирать отмытый им, коричневый, с золотой искрой, гранит памятника.

— Ну, вот… — сказал он удовлетворенно, скатывая рукавабелой сорочки и застегивая манжеты… — Теперь займемся твоим… Скажи имя и датусмерти…

Связался с кем-то по мобильному телефону и минуты две ждалответа, пока кто-то там сверялся в своей базе данных… Господи, подумала я,похоже, все мы навеки пленники различных баз данных…

— Это не здесь, на другом конце кладбища… — он махнулрукой. — Отсюда далеко… Садись, я подвезу тебя…

…И довольно легко нашли мы холмик со свежей табличкой надФридой. Я наклонилась, аккуратно выложила камушки в изголовье… И, как обычнобывает со мною на кладбищах, не чувствовала ничего. Знала, что тяжко будетпотом — сегодня вечером, или ночью, когда я внезапно проснусь часа в два и дорассвета буду вспоминать все, что связано с Фридой и ее семьей, с Фридой инами, с Фридой, нами и ее детьми, разлетевшимися сейчас по разным странам…

Мы постояли еще несколько минут. Он — терпеливо за моейспиною. Может, думал, что в этой могиле лежит кто-нибудь из родных. В сущности,так ведь оно и было…

Он наклонился и вгляделся в дату смерти.

— Не старая… — пробормотал он… Впрочем, ему и так всебыло ясно… С газетных полос улыбались и улыбались лица все новых жертв…

— Раньше… — медленно проговорил он… — Раньше, бывало,человек погибал тоже страшно, но, по крайней мере, его клали целым в гроб. Егопрах пребывал в благочинном покое и ждал себе воскресения из мертвых. А сейчас?Тебя разрывает в куски, от тебя летят клочья, твое бедное тело превращается вогненные брызги, в кровавые ошметки, и нет никакой надежды, что когда придетСпаситель, ты облачишься в плоть и выйдешь ему навстречу — радоваться иплясать. Тебя и за гробом достает безумие распада, безумие распада нашего мира…

Я оглянулась, посмотрела вверх — идти было далеко.

— Садись в машину, — сказал он, — хватит,поедем… Тут пока нечего делать… Это потом, позже, тебе придется не забывать проведро и тряпку, и про ножницы — подрезать кусты… Здесь еще год-два будет красиво…Эти кусты, не знаю их названия, — так быстро растут и такими цветут яркимицветами, — сердце улыбается… Не благодари, не благодари! Как же не помочьв этом…

— …А сейчас ты куда? — спросил он, когда мыподъехали к воротам.

У меня было несколько встреч в центре, в районе РусскогоПодворья. Он сказал: мне тоже в город, я подвезу…

— У тебя большая машина, — заметила я, —много детей?

— Нет! — сказал он неожиданно резко. — Двое.Она принесла мне только двоих!

Я взглянула на него сбоку. Он проговорил это в сердцах, дажеусы встопорщились. Застарелая обида на жену…

— Тебе надо бы усы подстричь, — сказала я, —тебе есть, наверное, неудобно…

— Я не стригу ничего, — сказал он. — У меняборода до колен.

Мы как раз стояли на светофоре; он задрал голову, показывая,что борода его аккуратно завернута и сколота под подбородком английскойбулавкой. Сноровисто распустил ее, раскатав по животу, и так же быстро опятьзавернул, как солдатскую скатку, тщательно сколов.

— Детей только двое. Да и то, дочь вышла замуж, а у свекрамагазин в Нью-Йорке, и теперь он их туда увозит, вместе с внучкой… А младший —неизвестно по какой дороге пойдет… Сама знаешь — какое сейчас положениеповсюду. В религии — тоже… А машина… Это я вожу тела.

— Тела?

— Ну, покойников…

Я невольно оглянулась, он это заметил.

— Не бойся, — сказал он, — чего уж тутбояться. Я получаю их чистыми, обработанными… Тебе неприятно?

— Да нет…

— Понимаешь, кто-то должен этим заниматься…

Тут зазвонил его мобильник и с минуту он договаривался очем-то, попросил меня записать на листке какой-то адрес в районе Кирьят-Йовель…

— Просят перевезти семью с квартиры на квартиру, —пояснил он мне, — бесплатно, конечно… Там куча детей, кое-что из мебели,какое-то стекло… Они бедные, платить нечем… — усмехнулся и добавил: — Моя Парнаса!

…На Еврейском перекрестке, на углу улицы Штраус, меняокликнул знакомый художник, и те две-три минуты, пока светофор держал красный,мы успели перекинуться новостями…

— Жаль, что вы сейчас в Москве, — сказал нашзнакомый. — Тут сейчас отличная халтурка обломится: муниципалитет даетхудожникам расписать львов…

— Львов?! Где?

Светофоры выкатили желтые горошины. И, торопясь, уже вдвижении, художник докрикнул в уличном шуме:

— Выдают бетонную болванку — сидящий или стоящий лев, ирасписывай себе на здоровье, что только в голову придет! Для настроенияпублики… Не вешайте мол носы, ребята, — жизнь прекрасна! По всемуИерусалиму будут…

…зеленый! Толпа двинула — как обычно на этом перекрестке — вразных направлениях, наш знакомый махнул, досылая привет Борису рукой, а неголосом, и исчез в толпе…

…До встречи с другом у меня оставалось еще минут пятнадцать.Я купила в киоске свежий номер газеты и тут же развернула. Все шло своимчередом: во Франции, в Авиньоне подожгли синагогу… Арабские школьницы и ихродители вышли в Париже на демонстрацию против учителей-евреев… Евросоюзтребует от Израиля… Америка выступает с новыми инициативами…

Перевернула листы: в разделе «Культура» на соседних колонкахшел спор двух журналистов на любимую, давно расчесанную тему. Отвратительноемракобесие — запрет на исполнение музыки Вагнера в Израиле — длить долеенедопустимо, писал один, мы позорим себя перед просвещенным миром, потакаянационалистически настроенному плебсу… Другой — в соседней колонке — отвечал,что ждать осталось недолго. Еще год-три, ну, пять, и уйдет в лучший мир этотнационалистически настроенный плебс — все те, кто чудом, волею небес илиблагодаря мужеству скрывавших их праведников ускользнул от окончательногорешения еврейского вопроса — термин, изобретенный, кстати, великимВагнером, — те, кто выжил, несмотря на все опыты, производимые над нимилюбителями Вагнера под музыку его же… Словом, еще чуточку терпения и Вагнер,конечно же, восторжествует в Израиле, как, возможно, и окончательное решениееврейского вопроса…

Обычная беспощадная драка ногами без всяких правил, какиебывают у нас только между своими…

Подняв от развернутой газеты взгляд, я увидела в витринецветочного магазина неподалеку вывешенные флажки Англии, Франции и Германии,крест-накрест перечеркнутые черной краской. Над ними висел рукописный плакат:«Я байкотирую этих выблядков. А ты?»