Я снова спросила:

— Что?

— Пойдем, посмотришь машину.

— Что?

— Пойдем, говорю, на машину посмотришь, — сказал он на сей раз тоном совершенно взрослого человека, так что, не будь он моим родным сыном, у меня волосы на голове буквально встали бы дыбом, как в плохих романах. Я взглянула на сына — он стоял передо мной, как раскрасневшаяся живая статуя. Выглянула на улицу — в окне дома напротив инженерша задернула занавески таким опереточным жестом, что было ясно наверняка: она уже давным-давно за нами шпионит.

Снова посмотрела на сына. Я практически ничего не знала о его жизни, но видела, что он сильно нервничает. Его ноги, зажатые в грязно-белые кроссовки, переминались с одной на другую и казались совсем тоненькими.

Ну как такому можно было отказать?

* * *

Так он и ушел, сын, заковылял по дорожке вдоль залива и вскоре превратился в маленький красный комочек посреди черно-белого пейзажа, а затем исчез в аккуратно вырезанной прорези Круглого дома. Сложно сказать, проявила я заботу о нем или нет, но самой себе я уж точно никак не помогла.

Постояла мгновение между похожим на густую масляную массу заливом, который вот-вот должна была стянуть ледяная корка, и отвратительной, смахивающей на старый ящик грудой железа, пытаясь найти всему происходящему разумное объяснение. Не удалось. Просто вышла за сыном к машине, не раздумывая и так быстро, что теперь не оставалось ничего другого, как таращиться на серое клубящееся небо и устало перебирать пальцами уныло звенящие ключи от машины.

Решила пройтись.

Перешла на противоположную от машины сторону улицы, набрала комбинацию цифр и по сиплому отклику кодового замка поняла, что попала внутрь, пошла домой, именно, просто домой, взбежала по потертым ступенькам наверх и вошла в квартиру, а что там, ничего, присела на стул, не снимая обуви, поняла, что не разулась, стянула ее и опять назад, забыла про обувь, оглядела дом, он всегда был для меня оплотом безопасности, села в самый лучший угол, за стол, так видны были сразу оба окна, светло, даже красиво, да, все словно сияло, все было в порядке, вот она, моя жизнь, и все в порядке, а когда еще включила радио, а там передавали сводку погоды на море, то и душа, и тело совсем успокоились, что в ней, интересно, такого было, в морской погоде, что она всегда как-то успокаивала, казалось, что мы с миром на «ты», хотя никогда никакого отношения к мореходству я сроду не имела.

Острова Куускаяскари, Кюлмяпихлая, Нахкиайнен и Валассаарет проплыли перед моими глазами и растаяли в тумане. Я еще какое-то время посидела, рассматривая белые кружки, забытые на красной вощеной скатерти, со дна которых на меня таращились два жирных кофейных глаза, потом сорвалась с места и через мгновение была уже в подъезде, во дворе, в арке, на улице, под ногами полуразложившиеся листья липы, на переходе, на углу дома и опять на переходе, на светофоре, на краю площади Хаканиеми. И как только сварливая толкотня улицы Хямеентие кое-как была преодолена, я сразу очутилась в самом сердце рынка, среди трепещущих подолов оранжевых палаток, под прицелом наперебой зазывающих продавцов, посреди многообразия запахов прохожих и лавочников, и он так же быстро кончился, как и начался, этот рынок, мне на удивление шустро удалось его проскочить, и вот я уже стою на улице Вихерниеменкату и наблюдаю, как в магазине на углу дама в пуховике взвешивает огурцы, очнулась в тот момент, когда дама, испугавшись моего пристального взгляда, в панике скрылась за полками.

Когда подходила к зеленому дому Виртанена, порыв ветра сорвал последние листья с кубикообразных лип в парке. Краем глаза заметила, как что-то прошмыгнуло почти у самой земли, но постфактум уже сложно было сказать, что это — собака, кошка, чайка или полиэтиленовый пакет. У входа я, особо не задумываясь, позвонила в домофон и вскоре стояла в теплом подъезде, где батарея, выкрашенная в бирюзовый цвет, журча и перешептываясь сама с собой, обдала волной тепла мой бок, когда я проходила мимо.

Лифт был не нужен. Решила не беспокоить ни кинодаму с верхнего этажа, ни гигантскую ошибку природы.

Прошлепала вверх по лестнице два этажа, именно прошлепала, на сей раз на ногах была «умная» обувь, белые кеды. Не раздумывая, позвонила в дверь. Звук ударился о стены подъезда громко и тягуче. Испугалась, но подскочить не успела, потому что дверь уже приоткрылась.

— Да? — еле слышно прошептал голос из-за двери. В густом сумраке удалось разглядеть влажный глаз.

— Привет, — сказала я.

— Привет, — прошептал глаз и дрогнул. — Кто там?

— Ирма.

Глаз с загробным голосом Виртанена немного помолчал, и казалось, будто он висит на фоне черного полотна. Лифт вызвали на верхние этажи, по спине пробежала холодная дрожь, словно кто-то стоял у меня за плечом и наблюдал.

— Ирма, которая с исследованием, — сказала я, заметив, что диалог с глазом Виртанена как-то не клеится. Похоже, Виртанен уже забыл, что я приходила.

— Ах да, — наконец сообразил он и открыл дверь. Я увидела его целиком. На нем были длинные черные кальсоны и серая, не по размеру большая футболка, которая хоть и прикрывала добрую половину его живота, но делала его еще внушительнее, чем он был на самом деле. У Виртанена был такой вид, как будто он пропустил какую-то очень важную встречу.

Он пригласил меня пройти, по своему обыкновению слегка дрожа. В одной-единственной комнате со времени моего предыдущего визита никаких глобальных изменений не произошло, лишь на всех горизонтальных поверхностях появился новый слой засыхающих отходов разных видов жизнедеятельности. Я остановилась посреди комнаты недалеко от дивана, сесть на него не решилась, он выглядел еще более хлипким, словно только и ждал последнего седока, чтобы наконец попрощаться с этим миром и переместиться на зеленые луга диванного рая, где можно припустить вприпрыжку на вновь обретенных четырех здоровых ногах. Виртанен проковылял мимо дивана и пригласил сесть за стол. За ним колыхался шлейф из смеси перегара и пенициллина.

— Так вот, — сказал он, тоже сев за стол и хорошенько тряхнув головой, дабы привести ее хотя бы в какое-нибудь функциональное состояние. Его колючие щеки тряслись. — Простите, ну это, всё. Я тут приболел. У нас с вами вроде было какое-то дело.

— Собственно говоря, не было, — сказала я.

Он посмотрел на меня с таким ужасом, с каким только может смотреть мужчина средних лет, находясь в глубоком похмелье и ожидая чего угодно. Из окна струился серый послеполуденный свет, стальной — казалось, даже с металлическим привкусом. В комнату проникал приглушенный шум — где-то за углом, на рынке, сгребали в большую кучу мусор. Я сидела, смотрела на Виртанена и удивлялась безразличной неразговорчивости, которая развилась во мне, начиная с того долгого дня, когда я побывала у Хятиля и у замученных Йокипалтио. Теперь хотелось какого-то тепла, и верилось, что из всех людей именно бедняга Виртанен сможет дать его. И совсем не хотелось грубить ему.

Через некоторое время Виртанен просипел что-то вроде «ага», и было видно, что он не решается ни о чем спросить. Я, в свою очередь, тоже ничего не говорила и не спрашивала, зубы буквально срослись. Гоняла через нос горячий свистящий воздух да теребила найденный на столе кассовый чек. Смяла его в комочек размером с булавочную головку, потом снова расправила. Все покупки были жидкостями: шестибаночная упаковка пива, уцененный в последний день реализации йогурт и литр «Мистера мускула» для прочистки труб. Колыхнулась надежда, что хотя бы последнее бедняга не залил в горло.