Ульрик двинулся ко мне, с хрустом топча обломки картофельных чипсов, но остановился на полпути, заметив, как я шарахнулся от него. Перед глазами у меня все плясало, я видел то разгромленную сторожку, то мою старую комнату с разбросанным по ней бельем и разорванными книгами.

Он протянул ко мне руку.

— Давай, поднимайся. Пойдем в дом.

Я не шелохнулся. Я разглядывал свои обломанные ногти с застрявшими под ними окровавленными щепками. Сейчас для меня не существовало ничего, кроме подушечек собственных пальцев с прихотливыми завитками чуть выступающих папиллярных линий. Мой взгляд скользнул к бугристым свежим рубцам на запястьях. Они были запятнаны чем-то алым.

— Сэм, — позвал Ульрик.

Я упорно не смотрел на него. Все слова и все силы я израсходовал на то, чтобы выбраться наружу, и теперь не мог пробудить в себе желание подняться.

— Я не Бек, — произнес он беспомощно. — Я не знаю, каким образом он приводит тебя в чувство, понимаешь? И не умею говорить на твоем языке, Junge. О чем ты думаешь? Ну хоть посмотри на меня.

Он был прав. Бек умел возвращать меня к реальности, но Бека здесь не было. В конце концов Ульрик поднял меня с пола, как безвольную куклу, и на руках отнес в дом. Я не говорил, не ел и не шевелился до тех пор, пока не появился снова превратившийся в человека Бек. Даже сейчас я не смог бы сказать, сколько времени это продолжалось — несколько часов или несколько дней.

Бек не стал подходить ко мне. Вместо этого он направился в кухню и принялся греметь посудой. Когда он вернулся в гостиную, где я съежился в углу дивана, в руках у него была тарелка с яичницей.

— Я сделал тебе еду, — сказал он.

Яичница была приготовлена в точности так, как я любил. Вместо того чтобы посмотреть в лицо Беку, я смотрел на нее.

— Извини, пожалуйста, — прошептал я.

— Тебе не за что извиняться, — ответил Бек. — Ты не мог по-другому. И вообще, из всех нас одному Ульрику нравились эти дурацкие «Дорито». Так что ты оказал нам услугу.

Он поставил тарелку передо мной на диван и ушел к себе в кабинет. Через минуту я взял яичницу и молча пошел по коридору за ним. Перед открытой дверью кабинета я уселся на пол и принялся за еду, вслушиваясь в неравномерный стук пальцев Бека по клавиатуре.

— Привет, Ринго.

Голос Коула вернул меня обратно, в настоящее, где я не был уже маленьким девятилетним мальчиком, которого опекали добрые взрослые. Пока я стоял перед дверью в сторожку, он подошел ко мне сбоку.

— Я вижу, ты до сих пор в человеческом обличье, — сказал я, удивленный куда сильнее, чем можно было бы предположить по голосу. — Что ты здесь делаешь?

— Пытаюсь превратиться в волка.

Я вспомнил, как сражался когда-то с волком внутри себя, и меня пробрал озноб. Я словно вновь ощутил подступающую к горлу тошноту, предвестницу превращения. И омерзительное ощущение потери себя. Я не стал ничего отвечать, молча толкнул дверь в сторожку, нашарил выключатель. Внутри стоял затхлый запах запустения; в спертом воздухе висели воспоминания и пылинки вперемешку. Где-то на дереве свиристел красногрудый кардинал; больше тишину не нарушал ни единый звук.

— Ну, значит, сейчас вполне подходящий момент для экскурсии по сторожке, — сказал я.

Я вошел в сарайчик, шаркая подошвами по истертому деревянному полу. Насколько я мог судить, все было на месте: одеяла сложены аккуратной стопочкой у телевизора, бачок доверху наполнен водой, рядом, дожидаясь своей очереди, послушно выстроились кружки. Все готово к превращению волков в людей.

Коул вошел в сарайчик следом за мной, с рассеянным интересом оглядел корзины и склад запасов. Он буквально источал презрение и неуемную энергию. Мне хотелось поинтересоваться, что же такого нашел в нем Бек. Однако вместо этого я спросил:

— Ну и как, оправдались твои ожидания?

Коул приоткрыл одну из корзин и заглянул внутрь; отвечая, он не удосужился даже повернуть ко мне голову.

— В смысле?

— Нравится тебе быть волком?

— Я думал, будет хуже. — Теперь он смотрел на меня с хитрой улыбкой, как будто ему было известно, через что мне пришлось пройти, чтобы не быть больше волком. — Бек говорил, что боль невыносимая.

Я поднял с пола сухой лист, который мы занесли на подошвах в сарай.

— Ну да, боль еще не самое худшее.

— Правда? — многозначительно спросил Коул. Он как будто нарочно пытался вызвать во мне ненависть. — И что же тогда самое худшее?

Я отвернулся от него. Отвечать не хотелось. Для него это «самое худшее» едва ли имело значение.

Его выбрал Бек. Я не стану его ненавидеть. Не стану. Не просто же так он привлек Бека.

— Как-то раз один из волков — Ульрик — решил, что здорово будет начать выращивать итальянские травы в горшках, — произнес я наконец. — Он вечно придумывал всякие бредовые затеи.

Я вспомнил, как он наделал в земле углублений и потом принялся закладывать в них семечки, крохотные, безжизненные крупинки, немедленно терявшиеся на фоне угольно-черной земли. «Пусть только попробуют не вырасти, черт их дери», — сказал он мне дружелюбно. Я все это время стоял рядом с ним и смотрел, путаясь у него под ногами, и отошел только после того, как он нечаянно угодил локтем мне в грудь. «А еще ближе ты подойти не мог, Сэм?» — осведомился он тогда.

— Бек решил, что Ульрик спятил, — произнес я вслух. — Он сказал ему, что базилик можно купить в магазине всего по два бакса за пучок.

Коул вскинул бровь, глядя на меня с отчетливо снисходительным выражением.

Я не стал ничего говорить про его выражение и продолжил.

— Неделю за неделей я каждый день заглядывал в горшки, надеясь увидеть хоть какой-то намек на зелень, хотя бы малейший проблеск того, что там зарождается жизнь. Это и есть самое сложное, — сказал я Коулу. — Я стою в этом сарае и жду, проклюнутся мои семена из земли или нет. И я не знаю, то ли еще слишком рано ждать от них признаков жизни, то ли на этот раз зима завладела моей семьей навсегда.

Коул смотрел на меня во все глаза. Высокомерное выражение сошло с его лица, однако он ничего не сказал. Его лицо приняло непроницаемое выражение; как реагировать на него, я не знал, поэтому тоже не стал ничего говорить.

Больше делать здесь было нечего. Но Коул медлил, и я решил напоследок заглянуть в ларь с продовольствием, проверить, не завелись ли там жучки. Держась за край ларя, я на миг прислушался. Не знаю, что я ожидал услышать; повсюду вокруг царила тишина, тишина и еще раз тишина. Даже красногрудый кардинал умолк.

Делая вид, будто Коула тут нет, я напряг слух, как делал когда-то в волчьем обличье, пытаясь составить карту всех живых существ в лесу поблизости и звуков, которые они издавали. Но ничего не услышал.

Где-то в этих лесах были волки, но для меня они оставались невидимками.