— Ну и что тогда мне мешает?

Мои слова прозвучали воинственно.

Сэм долго молчал.

— Ты ведь сама понимаешь, что не хочешь, чтобы все закончилось таким образом, — тихо произнес он наконец. — Ты знаешь, я был бы счастлив, если бы ты была со мной. И в один прекрасный день так оно и будет. Но не таким образом.

Глаза у меня почему-то защипало от слез. Удивленная, я потерла их кулаком. Я не знала, что сказать. Обычно из нас двоих я мыслила трезво, а Сэм действовал под влиянием эмоций. Я почувствовала себя одинокой в своей ярости.

— Я волновался за тебя, — сказал Сэм.

«Я тоже за себя волновалась», — подумала я, но вслух произнесла:

— Со мной все в порядке. Мне правда очень хочется уехать с тобой куда-нибудь. Скорей бы уже воскресенье.

СЭМ

Странно было слышать от Грейс такие речи. Странно было сидеть в моей машине с ее лучшей подружкой, когда Грейс находилась дома и я в конто веки оказался ей нужен. Странно было испытывать желание сказать ей, что не обязательно идти в студию, пока все не улеглось. Но я не мог отказать ей. Я физически этого не мог. Слышать от нее такие вещи… Они совершенно не вязались с моими представлениями о ней, и у меня возникло ощущение, что будущее, опасное и прекрасное, нашептывает мне на ухо свои секреты.

— Я тоже хочу, чтобы оно скорее настало, — произнес я.

— Не хочу оставаться одна сегодня ночью, — сказала Грейс.

У меня защемило сердце. Я закрыл глаза, потом открыл их снова. Может, пробраться тайком к ней в дом? Или сказать ей, чтобы сбежала? Мы лежали бы в моей комнате, под бумажными журавликами, и она, сонная и теплая, калачиком свернулась бы у меня под боком, и утром можно было бы ни от кого не прятаться, а делать, что захотим. Я так страстно пожелал этого, что боль в сердце стала еще острее.

— Я тоже по тебе скучаю, — эхом отозвался я.

— У меня тут твоя зарядка от телефона, — прошептала Грейс. — Позвони мне сегодня вечером из дома, ладно?

— Ладно, — пообещал я.

Она повесила трубку, и я отдал розовый телефончик обратно Рейчел. Я не понимал, что со мной такое. От встречи с ней меня отделяли всего двое суток. Это не так уж и долго. Капля в океане времени нашего совместного будущего.

У нас впереди еще целая вечность. Нужно только начать в это верить.

— Сэм? — позвала Рейчел. — Ты в курсе, что вполне мог бы победить в конкурсе на самое грустное лицо в мире?

СЭМ

Расставшись с Рейчел, я поехал обратно к дому Бека. На небе показалось солнце, а с ним пришло не то чтобы тепло, но обещание тепла — перспектива лета. На моей памяти такой погоды еще не бывало. Столько лет прошло с тех пор, когда по такой недовесне я еще не был надежно упрятан в волчью шкуру. Нелегко было убедить себя, что теперь можно не скрываться от нее в спасительном тепле машины.

Я не буду бояться. «Верить в свое исцеление».

Я закрыл машину, но в дом не пошел; я не знал, там Коул или нет, а встречаться с ним был не готов. Вместо этого я обошел дом сзади, миновал лужайку, покрытую прелой прошлогодней травой, и направился в лес. Мне пришла в голову мысль, что неплохо бы проверить сторожку, посмотреть, нет ли внутри кого-нибудь из волков. Постройка, расположенная в лесу в нескольких сотнях ярдов от дома, служила укрытием для новых волков, которые постоянно переходили из одного состояния в другое. Внутри хранилась одежда, запас консервов и фонари. Там был даже маленький телевизор со встроенным видеомагнитофоном и обогреватель, питавшийся от лодочного аккумулятора, — словом, все, что могло понадобиться нестабильному новому волку, чтобы с комфортом переждать период между двумя превращениями, если он окажется недолгим.

Однако иногда новоиспеченный член стаи превращался в волка прямо в хижине, слишком быстро, чтобы распахнуть дверь, и тогда дикий зверь, раб своих инстинктов, оказывался в ловушке в ее стенах, пропахших человеческим духом, превращениями и неуверенностью.

Помню, однажды весной, когда мне было девять лет и волчья шкура еще не слишком пристала ко мне, неожиданная оттепель привела к тому, что я, голый и смущенный, очнулся в чаще леса, точно молодой бледный росток. Убедившись, что никто за мной не наблюдает, я пробрался к сарайчику, как учил меня Бек. Живот у меня все еще болел; тогда между превращениями всегда было так. Боль была невероятная, я согнулся пополам, так что острые ребра вдавились в колени, и закусил палец; в конце концов спазм миновал, и я, распрямившись, открыл дверь сарайчика.

Чей-то голос заставил меня подскочить от неожиданности. Через минуту, когда сердцебиение немного улеглось, до меня дошло, что это пение. Тот, кто побывал здесь до меня, забыл выключить магнитофон. Пока я рылся в корзине с наклейкой «Сэм», Элвис вопрошал, не одиноко ли мне этим вечером. Я натянул джинсы, а рубашку не стал даже искать, сразу направился к ящику с продовольствием. Я надорвал пакет с чипсами; желудок заурчал только тогда, когда еда была уже на подходе. Я сидел на ящике, подтянув тощие колени к подбородку, слушал сладкий голос Элвиса и думал о том, что тексты песен — тоже поэзия. Прошлым летом Ульрик заставил меня выучить несколько известных стихотворений наизусть — я до сих пор помнил первую половину «Остановившись на опушке в снежных сумерках».[5]Поглощая из пакета кукурузные чипсы в надежде избавиться от спазмов в животе, я пытался восстановить в памяти вторую половину.

Когда я заметил, что рука, держащая пачку с чипсами, дрожит, боль в животе уже переросла в выворачивающую наизнанку судорогу, предвестницу превращения. Я не успел добежать до двери — пальцы превратились в бесполезные обрубки, ногти беспомощно заскребли по деревянным половицам. Последней моей человеческой мыслью было воспоминание: родители захлопывают дверь моей спальни и со скрежетом запирают ее на защелку, а из меня пытается вырваться наружу волк.

Восстановить мои волчьи воспоминания было труднее, но я все-таки их восстановил, хотя на это ушел не один час.

Нашел меня Ульрик.

— А, Junge,[6]— произнес он печально и, потерев бритую голову, оглянулся по сторонам. Я непонимающим взглядом уставился на него, почему-то удивленный, что это не кто-то из моих родителей. — И долго ты тут пробыл?

Я забился в угол сарая. Пальцы у меня были в крови, мозг медленно переключался с волчьих мыслей на обрывки человеческих. По всему сараю были разбросаны корзины и крышки от них, а посреди беспорядка валялся магнитофон с выдернутой из розетки вилкой. На покрытом засохшей кровью полу виднелись отпечатки волчьих лап и человеческих ступней вперемешку. Щепки и чешуйки краски, содранные с двери, усеивали все вокруг убийственным конфетти. Довершали картину разорения разодранные пакеты с чипсами и солеными крендельками, содержимое которых было разметано по полу.