Когда позднее предводители казаков возвратились к своим людям, Стальной Царь предложил нам всем подняться на верхний этаж и приступить к ужину. У меня еще не было возможности поговорить с миссис Перссон наедине, поскольку все это время меня осаждал Бирчингтон, желая обрисовать мне картину своего спасения при нападении на Рисири. Его пригласили (как он это сформулировал) в Харьков, поскольку он совершил ошибку, признавшись в том, что он – инженер, а русским были нужны инженеры на харьковской железной дороге. Вскоре после этого мой Нервогрыз уже находился в поезде, на который напали бунтовщики. Повстанцы притащили его к Джугашвили, и революционер заключил его в свои объятия.

– У него настоящий размах, старина. Не то что у дураков в Лондоне и Шанхае, не хотевших дать мне шанса. Мне только всего и нужно было, что немного доверия и немного финансовой поддержки. Они бы не поверили, какие открытия я здесь сделал. Грандиозные идеи! Значительные идеи! Идеи, старина, которые потрясут мир!

Я заметил, что меня клонит в сон.

– Стальной Царь, дорогуша, дал мне огромные возможности. Я создаю для него вещи, которые окажут решающее воздействие на победу революции. И тогда у нас будет настоящий социализм. Все будет отлично функционировать, как хорошо смазанная машина. Каждый будет чувствовать себя вольготно, как винтик в налаженном механизме. Они увидят, они оценят. И для всего этого ему потребовался всего лишь один Бирчингтон. Я – ключевой фактор, старик. Я войду в историю. Так говорит Джугашвили.

Мы пошли наверх за Стальным Царем. Он взял миссис Перссон под руку и двинулся тяжелым шагом, как будто был пьян.

– Я не знал, что вы друзья, – сказал Джугашвили, повернувшись ко мне. – Надеюсь, вы поможете Бирчингтону в его работе.

– Разумеется, – бросила миссис Перссон. – Не так ли, мистер Бастэйбл?

– Конечно.

Я попытался сделать так, чтобы голос мой звучал воодушевленно, но перспектива провести в обществе Бирчингтона еще хотя бы пять минут сразила меня наповал.

Помещение было чрезвычайно холодным. Здесь был накрыт только один длинный стол. Нам предлагали вкусить здоровой украинской пищи, включая горшок с красным борщом для каждого. Джугашвили занял место во главе стола. Миссис Перссон уселась справа от него, а Бирчингтон – слева. Я сел рядом с миссис Перссон. Несколько минут спустя в комнату вошел Махно. Было слишком заметно, что он явился неохотно. С ним был еще один человек, и этого человека я тоже знал. Я уже начинал задаваться вопросом, не миссис ли Перссон все это отрежиссировала.

Тем другим человеком был Демпси, о котором я слышал, что он погиб по дороге в японский лагерь для военнопленных. Он был бледен и худ и выглядел больным. Возможно, наркотики отравили его уже безнадежно. Увидев меня, он выдавил кривую улыбку и покачнулся в мою сторону, хотя он не был пьян:

– Привет, Бастэйбл. Как чудно снова видеть знакомые лица. Вы явились для участия в последней битве?

– Что?

– Армагеддон, Бастэйбл. Разве не вы называли это так?

Стальной Царь разразился своим странноватым смехом.

– Чушь! Вы преувеличиваете, капитан Демпси. Профессор Марек заверяет нас, что сегодня все это намного безопаснее. В конце концов, вы принимаете участие в нашем эксперименте.

Демпси уселся и уставился в свой горшок с борщом. Он не предпринимал ни малейших попыток есть. Нестор Махно сел напротив него. Он смотрел на меня удивленно. Вероятно, его поразила та легкость и готовность, с которой я перешел на противоположную сторону.

– Собрание старых лагерников? – вопросил он. – Знаете ли вы, товарищ Джугашвили, что четверо из присутствующих были пленниками японцев?

– Я слышал, – Стальной Царь открыл маленькую дверцу на своем шлеме, и показался рот, испещренный шрамами после оспы.

Теперь я охотно верил слухам о том, что он носил эту страшную маску из тщеславия. Он начал медленно и осторожно отправлять еду в рот. Потом посмотрел на Махно:

– Вы отправили пленных в Харьков?

– Не лично. Они уже в дороге.

– Вероятно, в комфортабельном железнодорожном вагоне, выстланном шелками.

– Их транспортируют в битком набитых теплушках, где раньше возили скот, – Махно знал, что Стальной Царь потешается над ним. Он погладил свои тщательно подстриженные усики и устремил взгляд в тарелку.

– Для такого изощренного тактика вы чертовски нежная мимоза, – продолжал Джугашвили. – Я почти готов поверить, товарищ, что когда-нибудь это станет слабым звеном наших предприятий.

– Мы сражаемся против центрального правительства, – упрямо сказал Махно. – Мы не «за» вас сражаемся, товарищ. И это я уже имел честь объяснять вам, коротко и ясно, когда вывел наши корабли на поле боя.

– Вы вывели свои корабли, потому что знали, что без меня недостаточно сильны. Ваши смехотворные воззрения насчет «чести» и прочего абсолютно неприменимы в настоящий исторический момент.

– Наши воззрения никогда не могут быть неприменимы, – возразил Махно. – Мы отказываемся признавать хладнокровные убийства. Если мы должны убивать, то только лишь защищаясь. Мы и дальше будем называть вещи своими именами и не станем подменять их псевдонаучными терминами.

– Людям нравятся такие термины. Они придают уверенность, – сказала миссис Перссон саркастически, точно говорила со старым другом.

Я задумался, хорошо ли знает она Махно. Вполне возможно, что он был одним из ее коллег. В анархисте было что-то непривычное и странное. Хотя логика его политических взглядов была для меня чересчур сложной, впечатляла его твердость в том, что касалось основных принципов. Сколько идеалистов с легкостью забывали свои идеалы, как только замечали, что те могут стать причиной их политического поражения. Махно сохранял самообладание и, как мне показалось, почти сознательно противопоставлял себя Джугашвили, который строил свой авторитет на доктринах и маске.

Джугашвили не прекращал провоцировать Махно.

– Ваш род индивидуализма – это преступление самовлюбленной личности против общества, – сказал он. – И, что еще хуже, он будет побежден. А какая польза от революции, которая развалилась?

Махно поднялся из-за стола.

– Здесь невозможно ужинать, – сказал он, поклонился остальным и извинился. – Я возвращаюсь на мой корабль.

В глазах Стального Царя вспыхнула искра торжества, как будто он сознательно инсценировал отступление Махно и долго принуждал того к уходу.

Махно вопросительно взглянул на Демпси, но тот слегка качнул головой и потянулся за водкой.

Анархист вышел. Джугашвили, казалось, улыбался под своей маской.

Демпси нахмурил лоб, когда Махно уходил, Бирчингтон начал трепаться о «рациональном социализме» или о чем-то в том же роде, еще больше нагнетая атмосферу, которая и без того была мрачной.